Югославская трагедия

Стороной прошли затем мимо Ливно. А в полдень перед нами уже расстилалось огромное Дуваньско Поле, окруженное крутыми горами, кое-где щетинившимися голым лесом.

Путь этот уводил нас вглубь Боснии. Вот она, гордая, во всей своей дикой красе передо мною! Если в Сербии деревушки среди фруктовых садов напоминали мне украинские хутора; если Герцеговина с ее суровым пейзажем была похожа на Кавказ, то здесь остро пахнуло на меня старой Бухарой. Села — ряды серо-желтых глухих стен маленьких низких домов, стоящих плотно друг к другу, без единого окна на улицу. Ворота заперты; садов и деревьев мало. По всем правилам мусульманской строгости законопаченная жизнь. Но все же и тут к нам присоединялись новые бойцы в фесках, обмотанных сверху шалью, они собирались вокруг старика Али Фехти, который шел с нами от Трновой Поляны и храбро сражался в Сине.

Когда миновали одно такое село у начала Дуваньско Поле, Катнич со своим ординарцем поскакали вдруг вперед.

— На разведку! Политкомиссар сам хочет выяснить обстановку! — крикнул нам Пантера, обернувшись и лихо щелкнув плеткой.

Вот они уже обогнали головное охранение и скрылись из виду.

Протяжно сопя и отдуваясь, Бранко Кумануди говорил Филипповичу:

— Ты смотри, какой наш политкомиссар храбрый! Бога-му, до чего храбрый, да хранит его святая дева. А ты что молчишь? Тебе языком дернуть, наверное, так же тяжело, как повернуть камень, что ли? Эх, необразованность! Никакого чувства, никакого понятия нет!

Джуро понуро молчал. Знамя вяло болталось за его спиной. Он то и дело поднимал голову, тревожно посматривая на совершенно ясный небосвод.

Солнце заливало поле теплом. Слепящие блестки рассыпались в ложбинках, где лежал ноздреватый, размытый дождями снег. Погода была, точно по заказу летчиков.

Нами всеми овладевало смутное сознание опасности. Колонна шла медленно, растянувшись по дороге. Бойцы едва плелись.

Я подошёл к Вучетину. Он тоже был обеспокоен. На его лице лихорадочно блестели запавшие глаза. Болезнь давала себя знать. Он мог бы сесть на лошадь из обоза, но никогда не делал этого на марше.

Я осторожно высказал ему свои соображения.

— Зачем же ночью мы сломя голову мчались через лес и по ущельям, а сейчас ползем? — говорил я. — Не лучше ли было бы равномерно организовать марш и притом таким образом, чтобы днем идти лесом и по горам, а ночью по открытой долине? Раз существует опасность нападения с воздуха, то именно днем следует передвигаться скрытно и быстро, в расчлененных походных порядках, а ночью заботиться о сбережении сил бойцов, но не наоборот.

— Так вышло, — смущенно сказал Вучетин. — Говорил об этом, но… — и он оборвал себя на полуслове, с досадой махнув рукой.

Я понял, что к спешке его понуждал Катнич, и посоветовал Вучетину на всякий случай расчленить батальон повзводно и двигаться по обочинам дороги, оставляя середину свободной. Он поторопился сделать необходимые распоряжения.

Дорога все время шла плоской обнаженной долиной, заваленной камнями, местами заболоченной и пересеченной множеством ручьев. Скорей бы добраться до подножия лесистой горы Вран!

Но увы! Вран был еще далеко, когда на горизонте показались три самолета. Они прошли над горным отрогом к хребту, покружились там, очевидно, обследуя перевалы, затем повернули на Дуваньско Поле. Они летели вдоль дороги, прямо на нас.

— Воздух! Ложись! — закричали командиры.

Бойцы разбегались в стороны, втискивались в малейшие углубления почвы, в канавы, прикрывались шинелями. А самолеты уже разворачивались, заходя от солнца, снижались.

Я легко узнал «Хеншеля-126», маленькие самолеты-разведчики с тупыми носами, с длинными «ногами» на колесах и отогнутыми, как у стрижей, крыльями. Обычно немцы их применяют для наблюдения за дорогами.

В том, что летчики нас заметили, не было ничего удивительного.

Самолеты начали пикировать. От них отделились легкие бомбы, белые, сверкающие на солнце. Они неслись с нарастающим воем и шипением. Земля охнула, словно покачнулась, заволакиваясь клубами смрадного черно-рыжего дыма. Вокруг мягко пошлепывали земляные комья, камни взлетали ввысь, осколки с шуршанием и свистом разрезали воздух.

Послышался отчаянный визг. Я бросился сквозь густой дым в том направлении, думая, что кто-то ранен. За мной, волоча винтовку, бежал Васко. Он еще при появлении самолетов очутился возле меня. Он был испуган, смертельно бледен, но у него хватила храбрости встать и побежать за мной.

Я лег, когда при новом развороте «Хеншелей» опять взвыли бомбы. Васко упал тоже, прижимаясь ко мне всем телом. Кажется, только один Али Фехти не лег, он стоял на коленях с воздетыми руками, как будто молча молился или проклинал… Мы с Васко добрались, наконец, до кричавшего благим матом человека. Это был Кумануди. Распластавшись на самой дороге, он лежал, уткнувшись головой в локоть согнутой руки, и бормотал с воплями и стонами: «Спаси, матерь божия! Пронеси мимо. Нас тут горстка, а самолетов сотня». Плечи Бранко судорожно вздрагивали.

Я ощупал его рыхлое тело, раны нигде не было. Я закричал ему на ухо:

— Самолеты улетели!