Юлиан Семенов

Папа мог разойтись с человеком в силу какого-то конфликта, так, например, произошло с Евтушенко. Не помню точно, что у них произошло в ресторане Дома литераторов, по-моему, папа отпустил жене Евтушенко комплимент. Она резко ответила. Папа, наверное, негативно отозвался о ее характере, в общем, дружба тогда с «Евтухом», как папа ласково называл поэта, кончилась, но он продолжал ценить его как большой талант и постоянно это публично подчеркивал. Внешне Евтушенко очень мило с ним общался, втроем с Михалковым они ездили с делегацией писателей в Китай. А много лет спустя, в статье, посвященной трагически погибшему Артему Боровику, руководившему газетой «Совершенно секретно» после смерти папы, Евтушенко выдал высокомерно-многословный абзац и про отца. Суть его сводилась к тому, что Семенов был человеком безусловно одаренным, но страдавшим простодушно-гимназическим романтизмом и прятавшимся от суровой реальности в воздушных замках. Читая ту статью, я вдруг отчетливо поняла, что, во-первых, поэт почти ничего не читал из папиных книг, а во-вторых, мелко, по-женски как-то сводил счеты за тот давний глупый случай в ЦДЛ. В каждой, бесконечно длинной и красивой фразе статьи читалось одно лишь желание — принизить все, сделанное отцом в литературе. Одни за обиду вызывают на дуэль, другие годами ждут возможности ударить из-за угла. Все это вопрос темперамента и моральных установок. Да и неразумно требовать от любого одаренного человека благородства Айвенго. В романе «Псевдоним» отец написал: «Когда человек умирает, начинают говорить враги, а они знают, что сказать»… Сам он никогда обиду не таил, предпочитая все высказать в глаза (называл это конструктивной критикой) и быстренько помириться. Единственным человеком в Союзе писателей, которого отец не переносил, и тот платил ему тем же, был Георгий Марков. (Сейчас этого писателя мало кто помнит, да и тогда папу читали раз в сорок больше, чем Маркова.) Не собираюсь разбирать литературные достоинства или недостатки его произведений, конфликт находился в совершенно иной сфере. Марков был патологическим антисемитом, и идея, что полукровка пользуется большим, чем он, успехом, была ему непереносима. Он, как мог, показывал отцу свою неприязнь, и тот ему отомстил, выведя в романе «Альтернатива» отрицательный персонаж под фамилией Марков-второй. Был еще Феликс Кузнецов, папу активно не любивший, и по той же причине. В свое время Кузнецов участвовал в написании, вместе с помощником Суслова — Воронцовым, кощунственного комментария о творчестве и жизни Маяковского. Напечатан он не был благодаря вмешательству Константина Симонова, позвонившего Брежневу. Воронцова тогда немедленно сняли. Отец историю знал лично от Симонова и написал позднее небольшое произведение о Маяковском под названием «Научный комментарий», упомянув инцидент.

В ненависти Кузнецова к отцу было что-то нездоровое, темное, дурно пахнущее. «Знаешь, Ольга, — сказал мне раз папа, — я заметил, что все фашиствующие антисемиты плохо пахнут: гнилыми зубами и несвежим, залежалым бельем». Во время одного из отцовских выступлений в Союзе писателей Кузнецову не понравился какой-то пассаж, и он ринулся на него с кулаками. Папа в порядке самозащиты мог бы драчуна нокаутировать, но того «спасли» коллеги, вовремя остановив.

С западными писателями папины отношения складывались всегда на редкость хорошо: отца ценил и тепло отзывался о его книгах Джон Стейнбек, знал и с удовольствием общался Джон Ле Kappe, любил звезда шведского детективного романа Арне Блом, обожал, другого слова не найдешь, чешский детективщик, автор сценария к чудесному фильму «Три танкиста и собака» Иржи Прохаска. А самым счастливым днем для отца стал день создания по его инициативе МАДПР — Международной ассоциации писателей детективного и политического романа в 1986 году, президентом которой он и стал. Писатели детективного жанра разных стран признали его лучшим. Это было компенсацией за все злые, бездоказательные нападки завистников…

Отец верил в «добрую» энергетику, защищался от плохой двумя магнитами, которые держал на письменном столе по правую и левую стороны печатной машинки, щедро «положительно» заряжал тянувшихся к нему коллег — все уходили от него веселыми и добрыми, и уверял, что умеет «настраиваться» на волны творчества.