Юнгианское толкование сновидений. Практическое руководство.

Хотя, казалось, этот сон указывает на новый уровень осознанности, связанный со «смертью» материнского комплекса, в клинической депрессии этой женщины мало что изменилось. Она боролась с мыслью переехать в другой город подальше от этого мужчины, который все еще терзал ее мысли. В это время ей приснилось то, что указывало на поворотный пункт в ее неврозе. Накануне она пребывала в жесточайшей депрессии, страдая также и от своих психосоматических проблем. На следующее утро, как она описывает, ее состояние было «гипоманиакальным»[9], и одновременно она чувствовала себя счастливой и (что самое важное) не ощущала никакого психосоматического дискомфорта, обычно ее мучившего. Вот этот сон:

Я в комнате со своей матерью [которая в предыдущем сне была мертвой, и была умершей в действительности]. Я умоляю какого-то мужчину совокупиться со мной. Он не слишком этого желает, но соглашается, потому что, как он говорит: «Это в последний раз». Сцена меняется, и я вижу лужу крови с чем-то, что находится в ней: то ли мертвым ребенком, то ли мертвой собакой. Зрелище ужасное, но отчасти все правильно, поскольку все это умерло в любом случае.

Ее просьба к мужчине о совокуплении указывает на предыдущее нераспознанное желание, которое было пережито только в виде изнасилования. Ее ассоциация с «ребенком или собакой» относима к предшествующему сну о взорвавшемся щенке. Ощущение, что отцовский комплекс, лежащий в основе ее невротических проблем, исчез, отразилось в словах мужчины во сне: «Это в последний раз». Резкое исчезновение докучавших ей психосоматических симптомов подкрепляет толкование сна, указывая на реальное изменение в паттерне комплексов, паттерне объект-отношения, по всей видимости, являющемся схемой двух ее основных невротических идентификаций: либо попечителя, либо (как здесь) того, кто чувствует зависимость от других. Присутствие матери предполагает участие и материнского комплекса, но эта проблема активным фокусом сновидения не является, так как она не в фокусе и в сновидении о египетской принцессе. Есть ощущение, что смерть «ребенка или собаки» связана с «последним разом», как если бы это была собака, ассоциируемая с взорвавшимся щенком, который представляет проблему ее зависимости.

Неопределенность того, относится ли совершающееся к ребенку (который может обозначать смерть реальных человеческих возможностей) или к собаке (предполагающее жертву животного инстинкта, который позже мог бы появиться вновь в человеческой форме), разрешилась, по всей вероятности, сном, который приснился ей в следующую ночь:

Два предмета снились мне всю ночь таким образом, будто они то входили, то выходили из моего поля зрения. Один был мертвым раздавленным тараканом с множеством ног вокруг своего плоского тела. [Похожий рисунок она видела у одного ребенка, изображавшего солнечный круг с множеством лучей вокруг]. Другой, рядом с тараканом, был мертвой мышью, аккуратно завернутой в маленькое одеяло. У мыши были большие голубые проникновенные глаза, почти как у человека.

Ассоциация с тараканом принадлежит к одной из самых отвратительных вещей в мире: «огромному хоустонскому таракану». Женщина заметила, что рисунок содержал «избыток ног». Форма таракана напомнила ей историю о «сказочной собаке», очень популярную в бытность ее подростком (когда было много тесного общения с отцом). Она помнила книжку с картинкой собаки на своей кровати, где собачья «шерсть» торчала радиально наподобие тараканьих ног. Эти и другие образные ассоциации сна дают основание считать, что в предшествующем сне скорее была мертвая собака, а не ребенок. Основания к этому такие: если ее психическое связано с теми же самыми констеллированными комплексами в обоих снах, то показанное мертвым в одном сне, может быть показано мертвым и в другом, хотя само изменение в образной структуре выражает нюансы комплекса, представленного различными образами; поскольку «мертвые вещи» во втором сне явно не относятся к человеческому (хотя мышь имеет глаза, напоминающие человеческие), то вероятно предположение, что предшествующий сон изобразил скорее смерть собаки, а не смерть человеческого потенциала, символизируемого мертвым ребенком.

Эта серия снов иллюстрирует ряд важных моментов в клиническом толковании сновидений. Первый, последовательность связанных образов сновидения, позволяет ощутить прогностическое улучшение, равно как и дать понимание образов, которые в противном случае могли бы остаться двусмысленными или не ясными вообще. Второй, образы в серии сновидений, похожи, но не идентичны, — «собака», «ребенок или собака», раздавленный «таракан» и «мертвая мышь» — показывая, что различные образы могут репрезентировать один и тот же комплекс, лежащий в их основе. (Фактически, мертвая мышь с человекоподобными глазами может также ассоциироваться с более ранним сном, в котором эго сновидения приготовило «большую рыбу с человеческими глазами»; здесь налицо евхаристические коннотации, предполагающие самопожертвование при осуществлении помощи другим).