Юрг Иенач

Меж тем туман перешел в мелкий дождь, а из-за поворота ридбергской дороги совсем близко показались лошади. Это ехал кузен Лукреции Рудольф, на сей раз с большой, не по карману, свитой, намереваясь предъявить права на гостеприимство в замке своего дяди. У большинства его спутников был довольно подозрительный и неопрятный вид. Судя по их наружности и вооружению, он набрал всю шайку в южных долинах Граубюндена. Но один, несомненно, составлял исключение. Это был огромный детина, краснорожий великан, в котором Лукреция узнала хозяйского сына из Шплюгенского подворья, буяна, своей силищей запугавшего всю округу. Он с головой прикрылся от дождя медвежьей шкурой и глядел из-под морды и ушей убитого зверя настоящим дикарем, обитателем лесов.

Всю эту разнузданную банду, которая оповестила о своем прибытии мушкетной пальбой, Лукреция приказала кастеляну устроить и накормить во флигеле. А незваного кузена она приняла лишь за ужином; вместе с ней обычно ужинала вся прислуга, а Лука исполнял обязанности мажордома.

По окончании ужина, когда прислуга удалилась, Рудольф пожелал побеседовать со своей кузиной и без разрешения остался в столовой, где Лука, по знаку синьорины, неторопливо убирал со стола. Однако и присутствие старого слуги не помешало Рудольфу подойти к Лукреции и заговорить с ней приглушенным, но угрожающим тоном. Он нагло заявил, что ему известно, кто был в Милане первым посланцем свежеиспеченного граубюнденского деспота, который завтра совершит торжественный въезд в Кур.

— Этот расточитель со своей царственной свитой и бесценными арабскими скакунами весь путь через горы следовал за мной по пятам, — завистливо сказал он. — А в Шплюгене мне пришлось уступить ему дорогу, чтобы не слушать, как его челядь за моей спиной потешается над нищенством одного из Планта.

Лукреция спокойно и гордо подтвердила цель своей поездки в Милан.

Тогда наглец совсем распоясался и обвинил ее в интимной близости с Иеначем.

— Пора кончать с ним, — орал он. — В обманутых и обиженных, которые жаждут его плебейской крови, сейчас недостатка нет. Испания, как и Франция, кишмя кишит его врагами! А ты, ты, Лукреция, постыдно забыла священный долг мщения! Ты потеряла право быть дочерью своего отца! Надо убрать негодяя, и чем скорее — тем лучше! Нельзя допустить, чтобы убийца Помпео Планта похвалялся благосклонностью его дочери! На мне лежит обязанность восстановить честь нашего рода. Как только изменник испустит дух, я женюсь на тебе. Не позволю я, чтобы достояние Планта было пущено на ветер недостойной рукой.

Лукреция не отвечала ни слова. Но у Луки сердце зашлось от злобы при виде того, как оскорбляют его госпожу; стиснув кулаки, он подошел к ней.

Гордо выпрямившись и сжав побелевшие губы, стояла Лукреция перед своим обидчиком.

— Ты сам знаешь, что каждое твое слово — ложь! — стоном вырвалось у нее из стесненной груди. И, повернувшись, она вышла вон.

Прежде чем запереться в своей башенной комнате, она послала мальчика на побегушках в Казис за отцом Панкрацио. Но патера вызвали в Альмен, откуда вряд ли его отпустят в такую ненастную ночь. Сестра Перепетуя велела сказать, что он придет завтра.

И вот Лукреция осталась одна. Она подошла к окну и выглянула в темноту ночи. Буря стихла, но на небе не было ни единой звезды. Луну заволокли густые низкие облака, и только по их неровной кромке чуть мерцал ее слабый свет. А кругом сгрудились громады туч и горных хребтов. Полночь миновала, а Лукреция все сидела у окна своей башни и без мыслей, в тупой тоске слушала, как внизу глухо бурлит Рейн. Вся ее жизнь обернулась беспредельным, беспросветным горем. Но скорбь об отце, грустную юность, нынешнее одиночество и страх перед будущим, как смутную глухую печаль, оттеснил все громче и громче звучавший, острой болью впившийся ей в сердце упрек: она недостойна своего отца. Она не пожелала за него отомстить.

Но, может быть, еще не поздно сбросить с души это бремя? Не поздно отнять у трусливого негодяя право укорять ее, заодно с ее собственным сердцем, в беспечном забвении дочернего долга? Нет! Слишком она слаба — и не хочет быть достаточно для этого сильной…

Ей одной принадлежит право мести, а она не осуществляет его, но при мысли, что кто-то другой может вырвать у нее это право, она содрогалась от гнева… Правда, ей не верилось, что Рудольф способен исполнить свою угрозу, даже после омерзительной злобной вспышки, показавшей всю подлость его низкой душонки. Как эта гадюка настигнет ее горделивого орла!

Ее ужаснул разброд собственных чувств, — не в силах сама питать былую жажду мести, она терзалась ревностью ко всякому, кто посмел бы ее заменить.

У нее не было иного выхода, кроме отречения от мира. Переступив порог монастыря, она обретет покой. Там она раздаст все свое достояние, принесет в жертву свою гордую и недозволенную любовь, отречется от мести, которую чересчур долго берегла, как святыню. За порогом монастыря она станет недоступна и кощунственным домогательствам Юрга, и гнусному корыстолюбию Рудольфа.