Юрг Иенач

Тем временем зажглись все огни, и галерея начала наполняться… В нишах широких окон шушукались молодые особы и записывали на своих веерах танцы, которые обещали стоявшим перед ними кавалерам. Мало-помалу съезжались должностные лица, во главе с обер-бургомистром Мейером: округлая шея и пухлые запястья его супруги были увиты жемчугами, и она в своей златотканой робе величаво выступала рядом с представительнейшими из мужей. Вслед за ними в зале появился доктор Фортунатус Шпрехер, чей приход всех поразил. И на лице его было отнюдь не праздничное выражение. Противник шумного веселья, ученый, верно, превозмог себя ради своего цюрихского друга и гостя, которого уважил и тем, что разрешил ему ввести в зал свою миловидную дочурку. И Шпрехерова дочка в белом атласном наряде и воздушной косынке вокруг плеч, скрепленной на груди цветком из драгоценных каменьев, об руку с добродетельным и добромыслящим бургомистром казалась стыдливой невестой.

Пока господин Вазер подводил ее к юным подругам, пестрыми стайками собравшимся на другом конце зала, напротив судебного присутствия и винтовой лестницы, по ступеням гулко загремели мужские шаги, и в сопровождении многочисленных офицеров в танцевальную залу вошел Иенач. Могучая стать и огненный лик по-прежнему красотой и мощью выделяли его изо всех.

Он еще стоял посреди галереи возле бургомистра Мейера и его супруги, выслушивая хор приветствий, как вдруг, к немалому испугу магистратского сановника, доктор Шпрехер с похоронной миной остановился под самой люстрой неподалеку от них, поднял правую руку, призывая к молчанию, и заговорил:

— Многие из вас, дорогие сограждане, задают мне вопрос, почему мое лицо выражает скорбь, которую я, ради нынешнего торжества, тщетно пытаюсь скрыть под маской веселости. Не посетуйте на меня за то, что я не стану долее таить поразившее меня горе, не сомневаясь, что вы в полной мере разделите его и не взыщете на недоброго вестника, если он вашу радость превратит в печаль. Наш высокий покровитель и вернейший из друзей герцог Генрих Роган преставился.

Шпрехер окинул взглядом собравшихся, которые сперва затаили дух, а теперь были явно сражены последними его словами:

— Газета с известием о его кончине только что попала ко мне в руки. Желаете выслушать печальный рассказ? — спросил он, доставая из внутреннего кармана печатный листок.

— Читайте! Читайте! — послышалось со всех сторон.

Шпрехер отер глаза и начал читать:

— «Все лица, города и края евангелического вероисповедания и немецкой народности сим оповещаются о блестящей виктории, кою герцог Бернгард Веймарский одержал над имперским войском близ замка и города Рейнфельдена. В битве этой, которая продолжалась два дня, после доблестного сопротивления и полученной в бою раны неприятелем был пленен герцог Хейнц Роган, сражавшийся в наших рядах как простой рейтар; однако же на второй день, после неоднократных попыток, капитан Рудольф Вертмюллер с отрядом своих конников отбил его и с торжеством привез в лагерь, показав при сем случае отменнейшую отвагу. Герцог Бернгард повелел перенести его светлость в свою палатку, где по осмотрении раны оная была признана неопасной, самого же больного врачи нашли в крайне слабом состоянии.

Герцог Бернгард не отходил от его ложа. На пятый день, почувствовав приближение смертного часа, герцог Хейнц пожелал услышать немецкое духовное песнопение, из тех, что и всегда с великой охотой слушал, когда их пели среди войска… Изо всего лагеря собралось тут до сотни человек конных и пеших, самых умелых и опытных в сем усладительном искусстве, и, обступив палатку герцога, они пропели ему наново сочиненную духовную песнь, которая была недавно привезена в лагерь и заслужила большое одобрение. После стиха:

Стократ блажен, кто веруСвою хранит и честь!Хвалу ему усердноМы все возносим днесь… —

в палатке тихо откинули полотнище и знаком показали, что герцог испустил дух. Когда врачи произвели вскрытие, дабы набальзамировать его, они нашли его сердце совершенно источенным от горести. Так благостно покинул земную юдоль герцог Хейнц из французской земли.

Придет время, и возродится немецкое государство в евангелической вольности и великой славе, на что все мы крепко уповаем, тогда вспомянут и этого благочестивого французского герцога, как он, радея об истинной вере, покинул свое отечество и, смиренно отрешась от своих высоких почестей, простым воином принял угодную богу кончину в немецком евангелическом войске. Аминь».

Глубокое волнение овладело всем обществом. Гости собирались кучками и шепотом говорили между собой. Как и в тот день, когда герцог у городских ворот прощался с Куром, Иенач некоторое время стоял один с нахмуренным челом.

Но вот к нему подошел бургомистр и заговорил задушевным, почтительным тоном: