Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

Когда мы решали, где учиться, я думал, что поеду в Краснодар, потому что во всех институтах сельскохозяйственного профиля открывались гидромелиоративные и гидротехнические факультеты, а наиболее близким был Краснодар. Тем более, что это был теплый город. А главное, в этом институте учились двое наших воспитанников. Юра Сурначев учился на гидромелиоративном факультете, и я как-то с ним списался.

Таким образом и совершился выбор учебного заведения, почти случайный (хотя не обошлось и без влияния Бориса Израилевича Гусмана, который в письме к Юре рассказал о важности и нужности профессии гидротехника). Чтобы свернуть с этой колеи, впоследствии потребовались годы и годы.

Завершение детдомовской части биографии украсилось эпизодом, который Юрий Николаевич описывал потом с ощутимым удовольствием. Сцена отъезда при некоторой ее исходной нелепости и даже комичности вышла чрезвычайно трогательной:

Я собирался уезжать из детдома, поступать в институт. В комплекте белья, который давали выпускникам в детдоме, были кальсоны, рубашки, штаны. Получился огромный мешок. Надо было взгромоздить его на себя и отправиться в Сталинград, на вокзал. Володя пришел меня провожать. Когда я стал смотреть это белье, выяснилось, что там нет трусов, а есть только кальсоны. (А было жарко. Когда я подъезжал к Краснодару – там уже абрикосы вызрели.) Я думаю – что же делать? Пошел к директору и говорю: «Августа Сергеевна, я не могу без трусов, в кальсонах при этой жаре…» Тут появился Вовка: «Мама, ну дай Юре трусы». Она отвечает: «А в списке их нет, я не могу дать то, что не входит в список». Вовка и говорит: «Пусть он тогда возьмет мои трусы». Так и получилось, что я поехал в Вовкиных трусах.

Принцип взаимовыручки между двумя друзьями сохранился навсегда.

Преодолев искушение ввернуть здесь фразу «с этого времени у него началась другая жизнь», поделимся лучше предположением о том, что не такой уж и другой она оказалась, эта новая жизнь. По крайней мере, поначалу. Юру все не отпускала затянувшаяся апатия.

Приехал я в Краснодар, меня поселили в общежитие на территории Института табака и махорки. Там я прожил до начала экзаменов. Экзамены эти я сдавал очень плохо, мне все было неинтересно. Потом этот факультет ликвидировали из‐за переизбытка таких факультетов. А в Новочеркасске был специализированный институт с двумя факультетами – лесотехническим и гидромелиоративным. Так я оказался в Новочеркасске.

Впрочем, о середине 1950‐х рассказ впереди.

А детский дом еще некоторое время оставался для Юры своего рода «очагом» и «пристанью», куда можно было без всяких официальных запросов приехать на каникулы – с ощущением, что обязательно примут, накормят, дадут ночлег и позволят сколько угодно общаться с друзьями. Это было удобно и в бытовом смысле – экономились деньги из небольшой стипендии, – и, наверное, все-таки комфортно психологически: знать, что есть место, где тебя ждут. Правда, застарелой душевной неустроенности подобные визиты все равно не снимали. Может быть, даже усугубляли. Свое состояние в один из таких моментов Юрий Ларин отчетливо запомнил и зафиксировал в мемуарах: