Юрий (незаконченный роман)

Успокоенную водил по замку. Софья старалась не замечать, что когда-то живой и быстрый отец стал медлить, взбираясь по каменной лестнице, что обвисшее, обрюзгшее лицо его покрылось сетью морщин, что сам он стал как-то сохнуть, «уменьшаться» после своих семидесяти лет. Витовт негодовал на Ягайлу, сумевшего родить от последней жены двух сыновей. Вдруг останавливаясь в каменных переходах и тяжко дыша, начинал с ненавистью и как-то по-котиному шипя говорить об удачливом двоюроднике. Софья молчала. Тихо промокала глаза платком, когда на высоте крепостной стены, над озером, Витовт торжественно умолк, глядя вдаль и прижимая к себе счастливо приникшего к нему Василия. О вере не говорили на этот раз, берегли друг друга. Софья с годами стала яростной поборницей гаснущего византийского православия. А Василий, прижимаясь к деду, к великому деду своему, был совершенно счастлив. Гордо проходил, держась за дедову сухую ладонь, мимо литовских и немецких придворных, мимо татарской охраны, замершей у дверей главной пиршественной и тронной залы замка с пучками ребристых тяг на сводах, с окнами на озеро – высокой залы, вознесенной выше зубчатой преграды стен.

– Вот… создал! – говорил Витовт. – Каждый людин, едущий порожняком, привозил с собою камень, иначе не пускали в Троки. На уровень огненного боя, сам видел, все выложено гранитными валунами, пушками не разбить! Вот, дочь!

Он широким жестом руки обвел пространство. Отсюда, с башни, виделись и предместья, на соседнем острову укрепленные, и ряды крытых черепичных крыш в Троках, и иные крепости в отдалении. А Софья вспоминала далекий, уже как бы и не взаправдашний Краков, шумные пиры, давно умершую Ядвигу в парче и короне, усыпанной самоцветами.

И она не видела (позабыла!) свой жестко обострившийся лик и ряды морщин на щеках, которые уже не могла разогнать никакая улыбка. И Витовт сам, не видя себя (не часто гляделся князь в полированное серебряное зеркало), все боялся сказать ей, что она уже не девочка, не та Соня, которую знал он и любил и прочил за русского великого князя – куда ушло все! И приманчивая женская стать, и зазывный взор, сулящий счастливому избраннику плотские радости, и звонкий смех, и быстрота. «Что сделали годы?» – думал он, глядя на Софью, и отворачивался, и молчал. И она молчала, боясь сказать, как он обрюзг и усох.

Софья озирала палаты, залы, лестничные перепады замка и думала о том, как обманывает действительность наши мечты, и хотела, чтобы исчез этот наконец-то достроенный замок, а отец вернул свою молодость, свой задор, свою соколиную стать, чтобы опять волновал сердца и кружил головы красавиц, легко взлетал на коня, мчался впереди своих дружин, чтобы все было, как прежде, чтоб исчез этот кислый дух старости, исходящий от отца.

«Боже мой! Неужели и я такая теперь!» (Знала, что такая, часто смотрясь в зеркало, не обманывалась нимало, и все же казалось: при встречах – редких встречах с любимым отцом – хоть на миг, на час малый, помолодеть, вернуть то, что было тогда, в пору надежд и чаяний, когда все еще было впереди, в сумасшедшем круговороте событий, и не воплотилось в эти немые башни, в камень стен, в эти тесные двери, полные ратников и челяди.)

Она долго плакала тогда, ночью, лежа без сна, рядом со сладко спящим Васильком, что изредка дергался во сне и даже раз произнес вслух: «Дедо!»

Все это было тогда, три – нет, уже четыре года назад. А теперь сын-отрок уже становится мужчиной, лик оделся темным пухом, предвестием бороды, и на женок поглядывать стал. Софья уже не раз подумывала приставить к сыну молодую покладистую служанку. И к отцу она ехала с большей уверенностью в себе. Не изменили братья мужа. Юрий, слышно, в ссоре с детьми – Василием Косым и Шемякой. Татарский набег отбит, и не сегодня-завтра отец исполнит свою давнюю мечту – станет наконец королем!

Ехали в Литву мимо уже убранных пустующих полей, где там и сям были расстелены льны, осужденные мокнуть под дождями осени, мимо уже пожелтевших и побуревших стогов сена и хлебных скирд. И сердце полнилось радостью ожидания встречи.

– Помнишь дедушку? – то и дело без нужды вопрошала она сына.

Василий кивал, к своим неполным четырнадцати годам он начинал уже многое понимать в сложностях политической игры государей, и уже понимал, что не так-то просто станет ему наследовать Витовту, ежели дедушка умрет, а Ягайло останется жив – или ежели польские и литовские паны не захотят его? И как быть с верой? Отказываться от православия Василий, воспитанный Фотием, не хотел. Но все гасило радостно-завистливое нетерпение – узреть великий съезд! Узреть самого Ягайлу, узреть прочую знать, созванную дедом на торжества!