Юрий Тынянов

— Но, сэр, — возразил несколько уязвленный сэр Рали, — двадцать человек участвовало в драке, о которой вы отзываетесь, как мне показалось, с оттенком едва заметного пренебрежения.

— Но, сэр, вы склонны к неуместным преувеличениям, — прервал почтенный пират. — Шесть человек вы пытаетесь всучить за двадцать.

— Но, сэр, — с живостью возразил бывший фаворит ее величества, некогда владевший в Ирландии сорока тысячами акров, — благодарю создателя, я еще умею сложить два с четырьмя, с одним, и еще с одним, и еще с двенадцатью.

— Два да три, да один, и весь счет, — перебил почтенного авантюриста почтенный пират. — Но откуда же еще четырнадцать? Благодарю создателя, я не хуже любого школяра из Итона умею считать до шести.

— Но, сэр, я дрался под знаменами Колиньи! Я хорошо знаю, что если два сложить с четырьмя да прибавить к полученной сумме единицу и еще прибавить один и двенадцать, то получится как раз…

Пожилой пират, которому в свое время отважные моряки флота ее величества в многодневном кровопролитном бою отрубили верхнюю половину головы, захохотал.

— Сэр! — вскричал Вальтер Рали, завоеватель, авантюрист, поэт и историк. — Если люди, в одни и те же минуты наблюдавшие за одним и тем же событием, могут столь решительно разойтись в рассказе о нем, то чего же стоит рассказ историка о событиях, происшедших за тысячелетие до него?!

С этими словами почтенный историк схватил рукопись второго тома «Всемирной истории», в котором осталась лишь недописанная строка, и со стоном бросил ее в камин.

За время, прошедшее между только что приведенным Эпизодом и рассказом «Подпоручик Ниже», подобные явления повторялись неоднократно.

В связи с этим не следует удивляться тому, что герои рассказа Тынянова ведут такой разговор:

«— Дяденька, а кто у нас императором?

— Павел Петрович, дура, — ответил испуганно старик.

— А ты его видал?

— Видел, — буркнул старик, — и ты увидишь…

Прошло минут десять.

— А ты пошто спрашиваешь? — вдруг спросил старик молодого.

— А я не знаю, — охотно ответил молодой, — говорят, говорят: император, а кто такой — неизвестно. Может, только говорят…

— Дура, — сказал старик и покосился по сторонам, — молчи, дура деревенская.

Прошло еще десять минут…

— Он есть, — сказал вдруг старик на ухо молодому, — только он подмененный».

Перед этим рассказано о деревянной кобыле, на которой секут не имеющего фигуры разжалованного подпоручика, о приказе, в котором перепуганный писарь написал по ошибке вместо «Подпоручики же…» «Подпоручик Киже», а живого поручика записал в мертвые, о двух солдатах, ведущих в Сибирь пустое пространство, которое в бумаге именуется «арестант секретный и фигуры не имеет». Он есть — император, есть кобыла, отполированная другими подпоручиками, и есть приказ. Вещи и события реальны. Но реальны они одинаково: человек и описка. Описка может стать человеком, человек — опиской. Более того, описка оказывается реальнее человека, и в конце концов его судьба определяется опиской.

Тынянов смещает привычные соотношения вещей и возвращает их к соотношениям того времени, когда они существовали. Мы воспринимаем эти соотношения как смещенные, потому что прошло полтора столетия с тех пор, как они были нормой. Эти соотношения в каждую Эпоху оказываются своими. Тынянов берет из истории не только факт, но и отношение к нему. Факт вынимается из истории, как пересаживаемое дерево — с землей, в которой оно росло. Достоверность написанного связана с тем, что писатель передает естественное отношение к факту его современников. Поэтому одно и то же или сходное событие в разные эпохи выглядит по-разному. Действие «Подпоручика Киже» совершается в павловскую эпоху, и приказ приобретает значение решающее. В борьбе с человеком приказ оказывается победителем.

В «Кюхле», через двадцать пять лет после смерти Павла, также происходит столкновение человека с официальной бумагой, и официальная бумага терпит поражение. К санкт-петербургскому полицеймейстеру приводят молодого человека, по приметам, перечисленным в официальном документе, похожего на бежавшего Кюхельбекера. Молодой человек говорит, что он не Кюхельбекер, ему не верят и для опознания вызывают другого человека. Другой человек не признает в пойманном Кюхельбекера. Мнимого Кюхельбекера отпускают. Выясняется, что произошла ошибка. Через двадцать пять лет после смерти Павла ошибка приобретает право на существование, она признается. Допускается, что человек и официальная бумага могут разойтись. Преимущественное право на решение, что истинно, а что ложно, остается за человеком.

Ничего подобного не могло быть в павловское время, и поэтому ничего подобного нет в рассказе об этом времени. В павловское время столкновение человека с официальной бумагой всегда кончалось триумфом официальной бумаги.

Тынянов обстоятельно и подробно рассказывает о том, как прожил жизнь несуществующий человек, превратившийся в человека из писарской ошибки, и о том, как погиб живой человек, которого ошибка превратила в несуществующего.