Юрий Тынянов

Тема «поэт и государство» сделана в романе приемом, напоминающим древнюю живопись: смещением привычных пропорций предметов. Древний художник очень хорошо понимал, что человек меньше горы, и очень хорошо умел написать гору большой, а человека маленьким. Но древний художник делал наоборот: он писал гору маленькой, а человека большим. Он делал это потому, что ему нужно было показать, что человек важнее горы. Большая величина была живописным синонимом важности. Нормальные соотношения нарушались для того, чтобы показать правильное отношение.

Тема «поэт и государство» в романе Тынянова разрабатывается приемом нарушения перспективы, подобным приему древней живописи. Эта аналогия вряд ли была предусмотрена Тыняновым, и не стоит настаивать на ней как на организованном приеме.

Это, конечно, не сделано, а это получилось, как получилось бы, может быть, в другом романе и у другого писателя, так прописывающего на фоне больших вещей важные вещи.

Тема взаимоотношений Пушкина с государством задана с самого начала романа. Это нужно Тынянову для того, чтобы сразу же ввести читателя в центральный конфликт произведения. Первое столкновение Пушкина, описанное в романе, — это столкновение с императором. Император — Павел, а Пушкину год. Столкновение симптоматично и становится не только исходной точкой, но и стрелкой, указывающей направление темы. История с императором за пределы недоразумения не выходит, потому что она нелепа. Нелепость в том, что требование предъявлено к неразумному существу, отчего неразумными становятся само требование и человек, от которого оно исходит. Эпизод введен как эпиграф к теме взаимоотношений поэта и государства, что особенно заметно, так как все знают, что Пушкин считал эту встречу началом своих отношений со двором. Начало было неудачным. Оно подчеркнуто, чтобы показать закономерность тяжелого пути и трагической гибели героя. Но еще до того, как происходит встреча ребенка с императором, Тынянов устраивает ссору при первом появлении Пушкина в романе: у колыбели младенца происходит схватка с криками, слезами и проклятиями. Так начинается жизнь Пушкина в романе. После этого идет серия столкновений ребенка с семьей.

«Она (мать. — А.Б.) стала прикалывать булавками носовой платок, который мальчик терял. Это было неудобно, и он начал обходиться без платка. Она стала связывать ему руки поясом, чтобы он не грыз ногтей… Мальчик не плакал, толстые губы его дрожали, он наблюдал за матерью».

«Он пробирался по родительскому дому волчонком — бочком, среди тайно враждебных ему предметов. Он был неловок, бил невероятно много посуды; так, по крайней мере, казалось Сергею Львовичу…

Надежда Осиповна била непроворного мальчика по щекам, как била слуг, — звонко и наотмашь, как все Ганнибалы. Родители склонялись над осколками».

«Он старался не попадаться ей (тетке. — А.Б.) на глаза».

«Она (Надежда Осиповна. — А.Б.) схватила его за ворот и почти понесла в комнаты…

— Розог! — крикнула Надежда Осиповна…

Надежда Осиповна била сына долго, пока не устала».

«И чувствуя непонятное отвращение, гнев, горькую жалость к себе, она (Надежда Осиповна. — А.Б.) поднялась, крепко схватила за ухо сына…»

«Русело… пожаловался на Александра, на его леность и праздность, победить которую он не в состоянии. Александр насупился и вдруг коротко и грубо сказал:

— Неправда».

Русело читает родителям найденные им стихи Александра. Стихи вызывают хохот.

«Мягким внезапным движением он бросился к Русело, как бросаются тигрята, плавно, и вдруг вырвал у него из рук стихи и со стоном бросился вон из комнаты».

«Ему было десять лет. Нелюбимый сын, он жил…»

«В двенадцать лет, в своем наряде, сшитом домашним портным, с острыми локтями, он казался чужим в своей семье… В двенадцать лет он беспощадно судил своих родителей холодным, отроческим судом и осудил их».

Семья сделана как государство в миниатюре, как малая фигура, подобная большой. Ошибка была не в том, что писатель уподобил семью государству (последние годы вульгарно-социологического владычества!), а в том, что он свел сложную проблему взаимоотношений части (семья) и целого (государство) к планиметрическому подобию фигур. Семья описана как нечто замкнутое с зависимостью всех членов семьи друг от друга и с иерархией, совершенно похожей на иерархию феодального государства. Малая приспособленность главы семьи для роли суверена подчеркнута, что должно с несомненностью отражать разложение феодального общества. Эта фраза, возможно, напомнит читателю фельетоны середины 30-х годов, и напомнит не случайно, потому что некоторые фельетоны этой поры чрезвычайно удачно выкорчевывали пни вульгарного социологизма.