Юродивая

Она не помнила, как переправлялась на Восток. Может быть, ее завернули в кокон грубой холстины и кинули мертвым грузом на дно душного трюма. Может, она лежала на палубе, в бесконечном бреду, укрытая от прямых солнечных лучей влажной простыней, и губы ей смачивали полотенцем, обмокнутым в чай, помощник капитана. Может, это вовсе не был корабль. Она просто мечтала о корабле, а это запросто могла быть железная повозка, телега, бричка, арба. Но она мечтала о корабле, и, значит, это был корабль, прекрасный, белоснежный, океанский, с густыми гудками, с дышащим дымом легкими, с вереницей треплющихся на ветру пестрых флажков, прикрепленным к мачтам.

Да, она пребывала в бреду, и нескончаем и тяжел был этот горячий бред; и, когда она открыла осмысленные глаза и огляделась, повела взглядом вверх, вбок, вокруг себя, она увидела, как на каменистый берег накатываются зеленые холодные волны, а рядом с ней стоят маленькие люди с узкими раскосыми глазами в длинных, до пят, одеждах и громко стучащих деревянных башмаках и выжидательно смотрят на нее — очнется или нет.

Очнулась! Большеглазая…

Поблизости, у кромки воды, стоял домик, двери и жалюзи его были испещрены иероглифами. Ветер мотал из стороны в сторону оранжевый бумажный фонарь над бумажным окном.

— Хорошая девушка, хорошая, пришла в себя, будет жить…

Девушка. Она усмехнулась. Живот у нее лез на нос. Она была на сносях и вдобавок опять в чужой земле. Чужой ли? Раскосые люди говорили по-русски. Холодное море по-родному било в бубен скал, и с детства знакомая рыжая морская заезда медленно ползла по дну, по подводным валунам, и сквозь прозрачную воду Ксения видела, как, подсвеченная Солнцем, красно горит ее пупырчатая спинка и звезчатые лучи лап. В этом краю живут ныряльщицы, добывающие жемчуг из больших ракушек. Она невольно потрогала грудь. Ожерелье Иссы было с нею. Розовые горошины, желтые, черные… Раскосые люди жадно глядели на драгоценности на ее груди.

— Скажите… где я?..

— Хорошая девушка, не беспокойся, ты в безопасности… ты на островах, рядом твоя страна… мы тебя переправим… тебе сейчас нельзя волноваться, ты можешь выкинуть ребенка… о-ей, должно быть, красивый будет ребеночек от такой красивой матери… о-ей… цк-цк-цк…

Они восторженно поцокали языками и принесли Ксении в больших фарфоровых чашках питье — в одной чашке обжигающую рисовую водку, Ксения хлебнула и чуть не задохнулась, — в другой — превосходный чай, пахнущий медом, фиалкой и полынью. Еще принесли блюдца, в которых лежали удивительный яства— горки риса, обильно политого маслом и усыпанного крохотными очищенными креветками, кусочки жареной змеи, печеную рыбу с толстым колючим брюхом. Около каждого блюдца лежали деревянные палочки — ими надо было есть поданную еду. «Кушай, девушка, твой ребеночек должен кушать вместе с тобой!.. Он должен хорошо кушать, за двоих!..»

Ксения ела послушно и весело. Палочки поминутно вываливались из ее неумелых пальцев. Она снова втыкала их в кулак, смеялась.

«Я не умею!.. Я неученая!..»

«Тут ума особого не надо, девушка…»

Наевшись, она крепко уснула. Ей постелили постель тут же, на берегу — сложили одна на другую соломенные циновки, накрыли одеялом, сверху кинули шелковое покрывало, вышитое пышными цветами — астрами, пионами, георгинами — и золотыми хвостатыми птицами и рыбами, плывущими меж мохнатых цветов. Ксению накрыли расшитым зеленым шелком. Она провалилась в сон без сновидений.

Тихий прибой набегал на гальку, переворачивая камни, они глухо шуршали. Звезды глядели на мир, на спящую женщину с большим животом, уцелевшую в невиданном путешествии. Раскосые люди сели вокруг Ксении, поджав под себя ноги — так, как когда-то сидел Будда. Один из них был одет в оранжевую куртку ламы. Под Луной блестела его обритая долыса смуглая голова. Медное лицо лоснилось от пота и усердия молитвы. Лама молился за незнакомую брюхатую бабу, выброшенную морем на берег; он знал ее язык, а когда прислонил ухо к ее животу, то узнал еще, что она родит девочку. В лунном свете и в шуме прибоя он молил за нее Будду, и Будда неслышно отвечал ему, что, конечно, жизнь тяжела и трудна, но он присмотрит за чужестранкой, не даст в обиду ее потомство, ибо оно — гостья, а гость священен.

Ксению поселили в бумажном домике на берегу. Ей было объяснено, что сразу, с первым кораблем ее родины, ее отправят обратно; еще у нее спрошено было: «Может быть, ты хочешь остаться здесь?..» Она несогласно помотала головой.