Юровские тетради

И поглядел на нас: видите, мол, исключения я не делаю, даже для сына, и вы это намотайте себе на ус. Не скрою: я был доволен, что Иона так осадил заносчивого сынка. Я видел, как у Серафимчика заполыхали уши, когда он брал утюг.

Но вскоре снова мне одному пришлось и утюг разжигать, и ползать по полу — расстилать вату, и браться за «овчинную работу». А Иона, будто забыв о своем разговоре, давал сынку такое дело, о которое не запачкаешь руки. На меня Серафимчик еще и покрикивал.

Иона не скрывал радости: круто берет сынок! Теперь он мог оставлять его и своим заместителем. Уходя в соседние деревни для подыскания новых заказов, он смело полагался на своего Фимку — этот никому не даст сидеть сложа руки. Немножко Серафимчик, правда, побаивался Григория, который все хмурился и по-прежнему молчал.

Вовсю Серафимчик курил, не дурак был и выпить. Не отказывался ни от водки, ни от самогона, если хозяева подносили. А еще — не давал прохода молодухам.

Не все сходило ему с рук. Как-то нас позвали к одному коновалу шить наряды для его дочери-славены. Как только Иона раскроил материал и куда-то ушел, Серафимчик шмыгнул в соседнюю комнатку к девушке. Вскоре оттуда послышался звонкий шлепок. Пулей вылетел наш сивач из комнаты, зажимая левой рукой щеку, пытаясь скрыть следы пощечины.

Через некоторое время Серафимчика поманил на кухню коновал, и мы услышали, как хозяин стал «просвещать» его, говоря, что у дочки жених наготове, что она занятая. Потом донесся звон стопок.

— Эх, молодость-молодость, — продолжал хозяин под этот звон. — Прыть-то есть, а соображения ни на грош. Посодействовать?..

— Как? — наконец-то откликнулся Серафимчик.

— Есть у меня на примете одна свободная краля. Томится, бедная. Недалеко она отсюда живет, сейчас я поеду через ту деревушку на мельницу. Хочешь — прокачу…

Серафимчик согласился. Вернулся он поздним вечером, и не один, а с отцом. Оба были в синяках. На наш немой вопрос Иона ответил, что свалились с саней под откос и так вот удорожились…

Но на другой день узналось иное. И не от кого иного, как от вездесущего Кима. Встретился я с ним на улице, когда шел в лавку покупать папирос для Ионы.

— Бонжур, шер ами! — закричал он, подбегая ко мне. И засмеялся: — Оправились — нет твои хозяйчики? Потеха!

— Да ты чего? — вперился я в развеселые глаза Кима.

— Не знаешь? Вот чудак.

— Чего знать? Ну, вывалились из саней.

— Из саней ли?.. Не из дома ли комитетчицы Милитины? Обоим наклала по шее. У ней рука — будь здоров! Не таких отшивала.

— Да ты-то как знаешь?

— Знаю. Я к Сереге ходил. Видел, как и сами хозяйчики друг на друга набросились и дубасили всласть… Оба ведь налили глаза. Мы на печке сидели, нам все было видно. Потеха! Между прочим, сивому больше попало. Иона все ему под дых ладил. Ты, слышь, что — шпионить прикатился, за батькой следить… Не пойму только, как сивый узнал о тете Милитине.

Я сказал, что адресок указал ему коновал. Ким присвистнул.

— Отомстить, видно, хотел «хитрый лошадник». Он тоже ходил с синяками. Я ж тебе говорю: у тети Милитины рука крепкая!

Спросив еще, сколько мы пробудем в селе, он побежал домой. Но, вспомнив что-то важное, остановился и крикнул:

— Что забыл-то! В коммуну завтра поеду. С дедом-тятей. Насовсем. И тетя Милитина поедет, и Сережка. Заходи к нам, ладно?

— Обязательно зайду! Счастливого пути тебе, Ким. Зайду! — кричал я в ответ, радуясь и за Кима, и за Сережку, за Милитину и старого деда. Мне вдруг захотелось отблагодарить паренька за такую добрую весть, что-то подарить ему на память.

Я ощупал карманы. Ничего, кроме оторванной пуговицы. Но тут вспомнил, что в лавке были значки. Что уж может быть лучше этого!

— Погоди минутку, Ким! Я сейчас! — и побежал в лавку.

На мое счастье, среди значков оказался один такой, какой я видел у Лиды на груди: красноватый в виде флажка, на котором горели буквы «КИМ» Купив его, я выбежал на улицу к поджидавшему меня пареньку и нацепил значок ему на отворот ватника. Солнышко коснулось эмали, и она заблестела. Заблестели и глаза у Кима.

— Вот теперь ты настоящий КИМ, — сказал, волнуясь, я.

К Ионе вернулся без папирос, признался, что деньги израсходовал на значок для дружка-коммунара.

— Что, что? — начал хмуриться Иона. — Повтори!

— А чего повторять? Ты ведь не глухой. Деньги я потом верну, дома, — пообещал ему. — Для дружка же, он в коммуну…

— Хватит! — рявкнул Иона.

— Почему хватит? — встрял в перебранку Серафимчик. — Говори, Кузька, открывайся! Чего тебе бояться? — подзуживал он, явно стараясь насолить отцу за вчерашнее и заодно посмеяться надо мной.

— А ты тоже замолчи! — прикрикнул Иона на сынка.

— Докричишься! — отбрыкнулся Серафимчик, гладя опухшую губу. — У Кузьки, может быть, не только коммунишники в друзьях, а сам Калинин! Правильно я говорю, Кузь? Откройся же!

— Заткнись! — в отчаянии бросил я.

— Видишь, драгоценный родитель, — разве бы так он заговорил, если бы не высокая дружба? — продолжал подзадоривать Серафимчик. — У него и братчик не где-нибудь, а в губернском городе…

Иона пыхтел, теребил бачки, весь наливаясь гневом. Наконец стукнул кулаком по столу: