Южное лето (Читать на Севере)

– А она умерла в 53-м. Всё точно. Я тоже хотел уехать. Потом решил: что мне там делать? Здесь я всех знаю. Я всем нужен. Ты знаешь, что такое, когда ты всем нужен? Вот сейчас мне, например, сейчас надо в мастерскую. Мне сейчас надо починить утюг. Что бы я там делал? А здесь мне надо плитку электрическую починить. То есть ты понимаешь, как я всем нужен. Сейчас в Одессе плохо с этим… С как его… ну который горит… и я перешёл на примус… Но его надо починить. Вот я ищу. Нет, мне там делать нечего. Я здесь нужен. Здесь такой был Аркадий. Это что-то!

– Но он уехал.

– Я иду к нему. Мне раскладушку надо заклепать. Он сейчас клепает? Ты не знаешь – клепает? Он мне заклепает. И примус починю. Где, ты говоришь, у них вокзал?

– Вот этот шпиль.

– У них там Привоз?

– Там вокзал.

– Да, там вокзал. А там Привоз и там Аркадия. Он мне всё починит. А что бы я там делал? Кого я там знаю? Куда я с раскладушкой в Америке? Они даже не знают, как её раскладывать. А заклепать? Только здесь. Здесь мы свои. Звони, я тебе всё напомню.

* * *

Надпись в Одессе на дверях туалета: «Воды в туалете нет, так что имейте в виду».

Как иметь это в виду, не сказано.

* * *

Угощали меня в Одессе тортом печёночным.

Уже разрезанным на маленькие дольки.

– Отрежьте себе, – сказали мне хозяева.

И, хотя порции были крошечными, я себе отрезал.

Гость всё-таки.

Обокрали юриста

У юриста, который летел в Одессу читать лекцию о морском праве, разрезали снизу подкладку пиджака и вытащили все деньги.

Я оказался телом более чувствителен и как-то дёрнулся, забеспокоился и уцелел.

А он звонил жене из Симферополя, из аэропорта, из очереди:

– Лена, ты только не волнуйся.

Из трубки раздался лай собаки.

– Лена.

Из трубки лай.

– Лена, убери Шульца… (Извините, это наша собака.) У меня мало денег. Мне люди собрали. Нужно быстро говорить. Лена…

Оттуда лай.

– Лена, ты только не волнуйся. Меня обокрали. Лена, у меня нет времени говорить. Меня обокрали. Лена, у меня нет денег даже на этот разговор. Мне собрали на этот разговор.

Из трубки лай.

– Убери собаку. Мне собрали на этот разговор. Меня обокрали. Лена, телеграфируй мне в Одессу. Я из Симферополя говорю. Мы сели сюда. Одесса не принимала, и меня обокрали. Разрезали подкладку. Я по карточке говорю… Я не знаю, как посылать. Свяжись с моей работой… Нет, мне тут собрали на завтрак и на разговор… Лена, не волнуйся и перестань… Лена, перестань говорить. Лена, замолкай. Бросай трубку. Лена, я здоров… Пришли в Одессу… Лена, разберись…

Из трубки лай.

– Шульц, молчи. Меня обокрали. У меня нет денег на твой лай, дубина. Лена, в Одессе я буду завтра… Я не знаю, я буду просить у прохожих. Я что-нибудь продам. Я узнаю, где тут покупают. Тут все что-то продают. Отдыхающие всё продают. Тут такие ряды… где продают… Я встану в ряд… Я не знаю… Туфли, плащ, бритву… Да чёрт с ним… Босиком, в бороде. Надо выпить. Не плачь… Паспорт цел. Кто тебя будет встречать? Я уже не знаю… Наверное, я. Ты меня узнаешь – босиком, борода, слёзы. В руках газета «Симферопольский коммерсант». Жду в Симферополе у телефона.

Она вылетает. Она меня любит. Она вылетает. Меня, конечно, обокрали, но она меня любит. Я у телефона, Леночка моя. Я дотяну.

* * *

Прибой родил джаз.

Морской ритм во всём.

В музыке, в дизеле, в паровой машине.

В сексе, в шагах.

Спаренные паровозы, запряжённые в огромный состав, говорили друг другу:

– Давай-давай!

Потом ещё раз:

– Давай-давай!

Потом с разгона:

– Давай-давай-давай-давай-давай… Эх-эх-эх… Давай-давай-давай…

– И пошёл-пошёл-пошёл… Эх-эх-эх…

Паровозы – самые говорящие, поющие и работящие из всех машин.

– Пошёл-пошёл-пошёл-пошёл… А-а-а-а-а-а… Так-так, так-так, так-так-так-так-так-так… А-а-а…

Все знали: помчался поезд из Донбасса.

Он кричал на всю страну:

– А-а-а… Так-так-эх-так-та-так…

И замедлялся с трудом:

– Эх-эх-эх-хе…

Кричал, разгонялся, таскал, а внутри спали, ели, умывались, играли в карты.

Как обычно. Кто-то тащит, а кто-то едет, а кто-то не замечает, что его везут.

Кот Феликс – избит

– Феликс, сейчас же вернись. Не возникай у забора. Побили тебя вчера. Ты такой большой, красивый, романтический, образованный.

А он – маленький, грязный, но истерически храбрый.

Тебе его жалко, тебе себя жалко.

А для него тело – это не тело, это для него камень, это для него палка, его тело.

Ему его не жалко.

Он бьёт тебя этим телом, как палкой.

Ему почему-то не жалко его сломать, потерять.

Он не думает ни о чём, кроме тебя. Красивый, образованный, домашний кот.

Ему не себя важно прославить, ему тебя важно убить.

Он своим телом – как камнем.

А ты забился в угол:

– За что? Мы даже не знакомы. Кто вы такой? Почему вы меня так свирепо, так безжалостно бьёте?

– А чтоб ты, сука…

– Что? Что?

– А чтоб ты, сука…

– Ну что? – кричишь ты, отползая в угол…

Только удары и никакого ответа.

Пока кто-то большой, сильный, похожий на человека, хотя и лысый, ногой не ударил этого зверя.

Тот вцепился в ботинок, но, получив второй удар, успокоился и побежал к забору.

Вот так, Феликс: за что-то бьют редко, за что-то бьют слабо и дома.

А на улице на глазах у всех бьют сильно и ни за что.

Не переживай.

* * *