Южный крест

Через несколько дней они вышли в океан, — одолели длинную пенную гряду прибоя, плотную, будто это не пена была, а песок, ланча даже на попа чуть не встала в кружеве прилива, двигатель закашлял, потом заревел трубно, выплюнул длинную струю черного выхлопа, распугал чаек, сосредоточенно наблюдавших за шхуной в надежде ухватить какую-нибудь перевернутую или даже разрезанную винтом пополам рыбину, и промысловое судно очутилось на пахнущем солью просторе.

57

Спустя два дня они поставили в океане, среди темных зеленых волн, — к слову, очень спокойных, — длинную, больше километра, сеть. Сеть на альбакору была сплетена из жесткого, как проволока, синтетического материала, с которым грозная рыба вряд ли могла справиться и превратить снасть в три десятка огромных дыр. Сеть приглубили, чтобы она не болталась на поверхности воды и не собирала разный мусор, — словом, сделали все, как положено. Надо было, чтобы сеть постояла хотя бы полдня. Сами же ловцы начали барражировать на ланче по океану и высматривать мечей, — и если где-нибудь на поверхности воды показывалась альбакора, пугали ее, старались направить в сеть — пусть там запутается в жесткой ячее.

К сожалению, несмотря на обещания Пабло, что они окажутся в настоящем рыбном раю, мечи им на глаза почти не попадались: кто-то где-то видел что-то в стороне, но и не более того, Геннадий знаменитую альбакору тоже не засек — слабовато, видимо, зрение стало…

Побарражировав немного вдоль сети, Пабло решил: хватит и перекинул веревку, державшую сеть, на прочный железный клюв, привинченный к кормовой части палубы. Теперь оставалось одно — ждать. Ждать, когда сеть сама спеленает несколько рыбин, вооруженных мечами. Дай-то бог нашему теляти загнуть лытки зубастому волку…

Вскоре и беда подоспела — небо начало темнеть, солнце съежилось до размеров гуттаперчевого мячика, которым играют в теннис, океан поначалу присмирел, сделался темнее, с него словно бы сами по себе соскреблись белые шапки, но потом эти кучерявые головные уборы появились вновь.

Поскольку изменился ветер, то и океан изменил свою внешность, кудрявость в нем образовалась густейшая, высокая, как копны в сенокос, будто в воду долили жидкого мыла… Геннадий хорошо знал, что бывает после такого изменения внешности, — не раз испытал морские капризы на собственной шкуре: на них надвигался шторм. Как поведет себя ланча — неведомо.

Хорошо, что судно прочным тросом, сплетенным из африканского сизаля, привязано к километровой сети и будет держаться этой гигантской тяжелой снасти, как якоря, если шторм перетрет веревку, то ланчу унесет в открытое пространство, перевернет и тогда будет худо. Либо совсем худо.

Машина работала нормально, сейчас важно было прикрыть отсек сверху створками, чтобы в помещение не влетела волна. В шторм волны здесь бывают, скажем прямо, очень немаленькие — с пяти-, а то и с семиэтажный дом.

Москалев оглядел машину. Бока были вроде бы сухие, чистые, а вот внизу, под ногами, было сыровато. Вчера вечером ланча за что-то зацепила днищем, хотя за что она могла зацепить в океане? Если только за бревно, упавшее в воду с какого-нибудь парохода? Но удар был, отчетливый и довольно ощутимый… Не треснула ли где обшивка днища? Этого еще недоставало. Геннадий поморщился, словно бы больно было ему, а не ланче.

С другой стороны, может, вообще ничего страшного нет, в машинный отсек попала обычная морось, сдуваемая ветром с волн, — а бывает она такая плотная, частая, что человек в несколько секунд промокает до нитки…

Занятная океанская кудрявость, украсившая пространство, быстро превратилась в неряшливую лохматую пену, с волн срывались не только похожие на стога сена белые шапки, но и мутная грязноватая налипь, словно бы сбитая с губ умалишенного, стремительно взмывала в воздух, приклеивалась в рубке к стенкам.

Обеспокоенно крутя головой, Пабло уступил место у штурвала своему тезке, также Пабло, — низенькому, кривоногому, седому, уже находящемуся в том возрасте, когда не в океан на промысел ходят, а в туалет после сытного обеда, либо чистят ножом рыбу, принесенную с базара, да с завистью поглядывают в окошко на недалекую океанскую синь.

Но Пабло-второй был опытным рыбаком, много опытнее Пабло-первого, соли съел столько, сколько не съел весь экипаж их ланчи, вместе взятый.

Лицо у Пабло-второго тоже было обеспокоенным, его тоже нехорошо удивило стремительное преображение океана, злая энергия, выплескивавшаяся на поверхность волн с далекого дна, муть и грязь, возникшие неведомо откуда, внезапно родившийся в глуби и вымахнувший на поверхность, постоянно усиливающийся гул…

Вскоре волны начали бить ланчу так, что она могла оторваться от грузной сети и взлететь в воздух, — таких ударов ни одна веревка не выдержит, каким бы прочным ни был сизаль, — деревянный корпус шхуны трещал.