Южный крест

Этот вал добил машину, она закашлялась, зафыркала, захлюпала, словно гриппозный больной, из прохудившегося патрубка пополз сизый, пахнущий горелым маслом дым, и машина умолкла.

— Вот и сходили на альбакору, — просипел Геннадий сквозь сжатые зубы, — поели благородной све-жанинки…

Волна, накрывшая ланчу с верхом, добила не только двигатель, но и насос, он также засопел болезненно, что-то попало ему в глотку, — наверное, кусок, который он не сумел проглотить: может, моток пакли, может, тряпку, а может, остатки картошки, которой они сегодня завтракали…

Тьфу! Сопел насос недолго, через полминуты харкнул громко, словно бы пытался выплюнуть из себя боль, харкнул еще раз и умолк.

"Все, капут бедняге, — спокойно и жестко отметил Геннадий, — я ему даже ничем помочь не успел. Жаль!" Он покрутил головой с большим трудом, словно бы у него одеревенели шейные позвонки.

Очень неплохо было бы, если хотя б один, — хотя бы один, — деятель из рубки, из тех, кто задом приклеился к штурманской карте, пришел на помощь… Но нет, не придет никто.

А двум мореходам, с глупыми физиономиями крутившим штурвал, чтобы развернуть ланчу носом к очередному валу воды, уже нечего крутить — все! Сейчас только молиться надо, чтобы веревка, державшая судно около сети, не перетерлась. Иначе их унесет туда, где Макар со своими телятами никогда не появится, — в открытый океан. А там их уже никто никогда не найдет. Исключено. Океан огромен, в нем и человек и судно всякое — малые соринки…

Вылив очередное ведро в проем, Геннадий зачерпнул еще одно, вылил, подумал, что работа его — пустая, он только намается, собьет себе руки, дыхание, повредит что-нибудь… Накатил еще один вал воды, накатил как-то странно, в машинный отсек вода почти не попала, накрыла пологом и перемахнула на ту сторону ланчи. Видно, молитва оберегала обреченное суденышко. Возможно, это была его собственная молитва, возможно, чья-то еще… Молиться за него могла мама, она была верующим человеком, знала молитвы, но ее уже не было в живых.

В горле возникло что-то теплое, обжигающее солью, — похоже, слезы, — он помял кадык пальцами, заглянул в пролом.

На ланчу накатывал очередной океанский вал, темный, высокий, с грязным кучерявым верхом. Хотелось курить, но курить — только здоровью вредить, вода вышибет сигарету у него изо рта и обратит в обычный плевок, хорошо знакомый верблюдам… Почему-то в голову пришли именно верблюды.

Он прижался спиной к стенке отсека, в ожидании волны закусил губы и задержал в себе дыхание. Вал не заставил себя ждать, с танковым грохотом накатил на судно, накрыл его с верхом, попробовал согнуть мачту — тщетно, подергал веревку, на которой крепилась сеть, — не получилось и это, и вал, рыча, пополз дальше.

Геннадий вновь подцепил ведром воды, взял много, под самую дужку, вместе с мусором, мазутными пятнами, клочьями бумаги, подтащил к входным створкам и выплеснул за борт. В одиночку с водой он не справится, нужна помощь…

Москалев выпрыгнул из машинного отделения наружу. Ланча неожиданно стремительно накренилась, легла на бок, и Геннадий чуть не улетел в океан, хорошо, под руку попалась мокрая твердая веревка леера, в последний момент он ухватился за нее и удержался.

В рубке все было по-старому, хотя Пабло уже не крутил штурвал, и напарник его не крутил, оба сидели на полу, привязавшись веревками к скобам, вбитым в стенку. Скоб было много — хватило всем, каждому по персональной железке, — все привязались! В тесное запотевшее помещение это Геннадий не попал — дверь была закрыта изнутри. Он не выдержал, выругался. Команда эта грёбаная с ним уже простилась и вообще вычеркнула из списков, отдала на откуп стихии… Как жертву.

Было от чего разозлиться. Он дернул дверь рубки один раз, другой — бесполезно. Никто из находившихся в рубке даже не пошевелился. Да какой там пошевелиться, — никто и головы не повернул, вот ведь как: русского, такого же, как и все, члена команды, они похоронили…

Москалев метнулся назад, в машинный отсек. Успел проскочить, как успел и захлопнуть за собой створки входа, хотя это уже ничего не значило. Но привычка есть привычка: правила корабельные соблюдать неукоснительно и, если положено закрывать за собой все двери, значит, их надо закрывать. А вот пролом, оставленный в судне выбитыми досками, он ничем не мог закрыть…

Вал, накативший на ланчу, был, пожалуй, самым громоздким и тяжелым, что били их в лоб, а то и в корму сегодня… А ведь дальше будет хуже: небо очищаться от грозового мусора и светлеть совсем не думало, оно, напротив, темнело, в некоторых местах вообще сделалось черным, далеко в выси, в небесной глубине, за угольно-аспидными облаками рождались и мгновенно гасли светлые вспышки: там бушевала война молний. Они били друг в друга, стреляя в набухшие злостью облака, в сырые прослойки, отделявшие одну наволочь от другой, стреляли в океан, молнии с шипением всаживались в воду, разламывали волны, хотя разломить их было нельзя — не из того теста сотворены…