Южный крест

Ныл, сжимался в крохотный кулак лишний в организме желудок, хотелось есть, но еды у Геннадия не было… Ну хотя бы один сухарик завалялся в кармане, корочка какая-нибудь, съедобная фанерка, хрустящий огрызок, но нет, ничего не было. Приходилось заниматься тем, что не думать о еде, не ныть, словами немыми, хотя и звучащими в мозгу (впрочем, слабенько), просить голод пощадить его, не добивать…

И голод отступал, слушался человека, сворачивался в кубок… Впрочем, клубок этот был готов в любую минуту развернуться вновь.

…Вечер держался долго, дольше, чем вчера, ночь не приходила, но потом стремительно рухнула на поверхность океана. Вновь наступило царство мрачной черноты.

Радиосвязи у ланчи не было никакой, если только у правой ноги Пабло с ногой левой и все, хотя связь должна быть у любой малой галоши, решившей отплыть от берега хотя бы на двадцать сантиметров, иначе комендант порта не имел права выпускать такую обувь в океан, — обязательно должен быть передатчик и приемник… Но строгие морские законы для Пабло Рендеса, похоже, не существовали, а может, он вообще не знал, что это такое.

Если бы на ланче была связь, экипаж знал бы, идет помощь или нет, каков прогноз погоды на ближайшие два часа — вплоть до последующих трех дней, началась ли война у Чили с Перу, а у Аргентины с Парагваем, либо нет, но без элементарной радиосвязи мир для судна был слепым и глухим…

Не надо было Геннадию выходить в океан с экипажем Пабло, но он ослеп от предложения, которого ждал, — слишком соскучился по морю, по передвижению по крутым волнам, по настоящей рыбе, настоящей, а не головастикам, живущим в припортовой бухте, и кинулся навстречу ветру, ничего не обдумав, не взвесив, не проверив, не подготовившись…

Вторая ночь была спокойнее первой: то ли к боли он привык, то ли океан сам решил покончить со штормом, начал притормаживать, — и бросало ланчу с борта на борт меньше, и меньше выворачивало наизнанку — словом, Москалеву удалось даже немного поспать.

Всего минут двадцать он спал, но это был сон. Он даже боли не чувствовал, хотя ланчу раза три-четыре круто клало набок, а от ударов волн о борта у человека запросто могли высыпаться зубы…

Рассвет следующего дня как две капли воды походил на предыдущий рассвет — один к одному, — был он такой же неровный, с обводкой и обманными действиями.

Голод почти перестал ощущаться, пустой желудок лишь напоминал о себе противным нытьем и каким-то глухим пощипыванием, словно бы его набили крапивой. Силы кончались, и Геннадий не знал, сможет он продержаться в бочке еще одну ночь или нет.

Утро очередного дня было мутным, всклокоченным, ревущим, — ничего доброго такое утро не сулило. Захотелось пить. Вообще-то жажды не было, с низкого неба все время что-нибудь сыпалось: то водяная пыль, похожая на замерзший пар, то обычный дождик, то падала какая-то крупка, мелкая и холодная, на град не похожая, но к граду имеющая прямое отношение, то еще что-нибудь, замешанное на слякоти, и слякоть эта обязательно попадала в рот, гасила жажду.

А сейчас захотелось пить. Вокруг было много воды, всякой: грозной, бушующей, злой, горькой, опасной, но той воды, что нужна ему, не было… В следующий миг Москалев забыл про еду, как забыл и про боль, и про голод, и про усталость, сковавшую его: в серой безбрежности океана он засек такое же серое, угловатое пятно и не сразу сообразил, что к ним идут спасатели…

Наконец-то! На глазах у него то ли слезы проступили, то ли веки склеила противная морось, непрерывно сыплющаяся из верхнего пространства, он отер лицо, отер глаза — серое пятно стало видно отчетливее. Это был спасательный корабль Армады — военного флота Чили.

Перегнувшись через бочку, Геннадий глянул вниз. Ланча уже основательно погрузилась в воду, по палубе свободно гуляли волны — правда, некрупные, из кудрявых седых гребней торчала только рубка. Рубка, да мачта с бочкой, других опознавательных знаков не было, — вообще ничего не было, все остальное сломал океан, превратил в щепки, раскидал по волнам, изжулькал, утопил в пене. Сеть по-прежнему стояла на месте, не оторвалась от ланчи.

Через несколько дней от шхуны этой не останется уже ничего, даже щепок, — все размолотит, расшвыряет, превратит в воду океан…

59

Близко подойти к ланче спасатель не смог — слишком высокими, опасными были волны, поэтому военные швырнули на шхуну веревку… Один из подопечных Пабло схватил ее, обернул вокруг себя, как делал когда-то в детстве и… тут выяснилось, что он не умеет вязать морские узлы. Вообще не умеет. И не только он один — вся команда была знакома только с узелками, которые мы завязываем на ботинках.

Кряхтя, стеная, тщательно оберегая поврежденное плечо, Геннадий вылез из марсовой бочки; минут десять он не мог одолеть злополучные три метра, — боялся, что боль обожжет его, вырубит из сознания и тогда он вместо палубы спасательного буксира угодит в морскую преисподнюю.