Южный Крест

«Форд» бесшумно тронулся. Астрид сидела рядом с толстым оберстом, что-то говорила, отвечала на какие-то вопросы, и страх овладевал ею все сильнее. А вдруг это просто ловушка? Похищали же так нацисты своих политических противников… вот и ее решили похитить, очень просто. Схватят, бросят в подвал, будут стегать плеткой — «рассказывай, что это у вас тут за экспедиция! » Она представила себе Кнобльмайера с плеткой, и тут ей стало страшно до дурноты, она готова была уже крикнуть шоферу, чтобы тот остановился немедленно, ей нужно выйти, — как вдруг страх так же внезапно сменился стыдом. Не далее как вчера Филипп предсказывал именно это — что у нее не хватит духу разыграть фридолинов, — и она обиделась, накричала на него, заявила, что это просто непорядочно — подозревать в трусости человека только потому, что он принадлежит к другому полу… И теперь так осрамиться? Филипп и без того не принимает ее всерьез. Как и все остальные, впрочем. Конечно! Единственный, кто ее принимал всерьез и кому она действительно была нужна, — это Лагартиха, бедный, брошенный ею Лагартиха. А этим конспираторам она не нужна нисколько. Впрочем, на тех двоих она не в претензии: Дино каждую неделю получает нежные письма от своей женушки и так же регулярно изменяет ей с любой более или менее смазливой девчонкой, а у Мишеля — кто бы подумал! — есть какая-то аргентинка. От нее тоже пришло письмо. И какое! Узкий жемчужно-серый конверт, стилизованный под готику почерк, весь какой-то ломаный, с хвостами и росчерками, как на актах шестнадцатого века, — противно взять в руки, так и представляешь себе эту претенциозную дуру. Но почему Филипп? В Монтевидео, судя по всему, жил монах монахом, здесь и подавно, — не евнух же он в самом деле! Непонятно, совершенно непонятно. Для нее, в конце концов, это уже вопрос чести, но что делать? Еще и эта проклятая остерия! Будь у них у каждого своя комната — о-ля-ля, уж она бы пробралась к нему не через дверь, так через окно… никакие бы решетки не помешали, ventre de Sainct-Gris, как говаривал галантный король Наварры. Да нет, Филиппа нужно завоевывать иначе…

— Что это вы, Армгард, так притихли? — спросил Кнобльмайер. — Плохое настроение?

— Ах, я такая дурочка, — вздохнула она. — Вспомнила вдруг наш старый Рейн… как в нем отражается звездное небо… Вы помните это, — она доверительно положила руку на рукав оберста и пропела тихонько: — «Твои, о Родина, звезды… »

— Ничего… ничего, — успокаивающе запыхтел толстяк. — Мы их еще увидим, слово солдата… Пока не потеряно мужество — ничто не потеряно!

Когда они приехали в Колонию Гарай, страхи Астрид улетучились без остатка — так хорошо прошел ее первый выход на сцену. Войдя в зал, она сразу почувствовала себя предметом общего любопытства, но это не испугало ее теперь, а словно подхлестнуло. И она повела свою роль уверенно и спокойно, тем более что ничего зловещего не оказалось в окружающей ее обстановке. Никто не произносил речей о реванше, никто не хвастал числом повешенных собственноручно партизан; в общем разговоре то и дело проскальзывали воспоминания военных лет, но скорее анекдотического плана — как некий Гельмут, раненный в неудобосказуемое место, пытался приударить за сестрицей в фельдлазарете, как толстяк Фритци, получив отпуск, вез домой запретного поросенка, или как один полоумный зондерфюрер добивался приема у рейхсмаршала, уверяя, что изобрел новое оружие колоссальной мощи. Словом, обычные немецкие застольные разговоры, каких она немало наслушалась на семейных приемах за последний год своей жизни в Германии.

Хорошо было и то, что ее не особенно мучили расспросами. Во всяком случае, за столом Астрид уже не была центром внимания, — с нею иногда заговаривали то справа, то слева, как с любой из присутствующих здесь дам, нисколько не выделяя из других.

Она позволила сидящему рядом Кнобльмайеру налить ей второй фужер сухого аргентинского вина, сказав в свое оправдание, что оно так похоже на иоханнисбергер… и тут же спохватилась: скромной, истинно германской девушке не очень-то пристало разбираться в винах, — ей показалось даже, что «милый господин полковник» как-то странно глянул на нее своими рачьими голубыми глазами. Она уже спешно стала придумывать спасительный рассказ о фамильных виноградниках, но тут Кнобльмайера позвали с другого конца стола. Полковник извинился и встал.