Иван Болотников

– Угомонись. Выслушай меня, чадо, – Арефий возложил трясущуюся руку на плечо Васюты. – Ты хоть и млад, но разумен. Добролик, книжен, один на все Угожи грамоте горазд. Богу ты будешь угоден, и владыка святейший благословит тебя на приход. Ступай к нему и воз-вернись в сапе духовном ¹⁴⁹.

– Нет, отцы, не пойду!

Арефий повернулся к тиуну.

– Скликай мир, Истома.

И мир порешил: идти Васюте в стольный град к святейшему.

Поехал с обозом. Везли в царев дворец дощатые деся-тиведериые чаны с рыбой. В Ростове Великом пристали к другим оброчным подводам.

– Скопом-то повадней. Чу, Багрей шалит по дороге. Зверь – ватаман, – гудел подле Васюты возница, с опаской поглядывая на темный бор.

– Бог не выдаст, свинья не съест. Проскочим, – подбадривал мужика Васюта. Страх тогда был ему неведом. Другое заботило: как-то встретит его владыка, не посмеется ли, не прогонит ли с патриаршего двора?

«Чудят старцы. Иного не могли сыскать?»

На миру шумели, бородами трясли, посохом стучали.

«Нету иного! Не пошлешь малоумка. Бессребренник, ликом благообразен. Пущай несет в мир божье слово».

Много кричали. Мужики согласились. Одни лишь парни были против, шапки оземь:

«Куды ему в батюшки?! Нельзя Васюту до храма, молод. Барабошка он, рот до ушей. Не пойдем в храм!»

Но старцы их словам не вняли.

«Веселье не грех, остепенится».

Ехал хмурый, в попы не хотелось. Вздыхал дорогой:

«И что это за радость – на девок не погляди, с парнями не поозоруй. Докука!»

Чем дальше от Ростова, тем глуше и сумрачнее тянулись леса. Возницы сидели хмурые, настороженные, зорко вглядываясь в пугающую темень бора. Хоть и топор да рогатина подле, но на них надежа плохая. У Багрея ватага немалая, не успеешь и глазом моргнуть, как под разбойный кистень угодишь. Хуже нет на Москву ехать, кругом смута, шиши ¹⁵⁰да тати. Лихое время!

– Помоги, осподи! – истово крестился возница и тихо ворчал. – Худо живем, паря, маятно. Куды ни кинь – всюду клин. На барщине спину разогнуть неколи. Приказчик шибко лютует. Чуть что – и кнут, а то и в железа посадит.

Возница тяжко вздохнул и надолго замолчал. Чуть повеселел, когда лес поредел, раздвинулся и обоз выехал к небольшой деревеньке.

– Петровка. Тут, поди, и заночуем. Вон и Егор, большак наш, машет на постой. К мужикам пойдем кормиться.

В деревеньке тихо, уныло. Утонули в бурьяне курные избенки под соломенной крышей. Меж дворов бродит тощая лохматая собака.

– Экое безлюдье, – хмыкнул возница. – Куда народ подевался? Бывало, тут с мужиками торговались. Реки-то у них нет, леща брали.

Обозники распрягли лошадей и пошли по избам. Но всюду было пусто, лишь у церквушки увидели дряхлого старика в ветхом рубище. Тот стоял пред вратами на коленях и о чем-то тихо молился.

– Здорово жили, отец, – прервал его молитву Егор.

Старик подслеповато, подставив сухую ладошку к седеньким бровям, глянул на мужика.

– Здорово, родимый… Подыми-ка меня, мочи нет.

Мужики подхватили деда за руки, подняли.

– Не держат ноги-то, помру завтре. Вы тут, чу, на ночлег станете. Похороните, родимые, а я за вас богу помолюсь. Не задолю, до солнышка уберусь. Вот тут, за храмом, и положите.

– Пожил бы, отец. Успеешь к богу-то, – молвил большак.

– Не, родимые, на покой пора.

– А где ж народ, отец?

– Сошли. Кто в леса, а кто в земли окрайные. От Микиты Пупка сошли, озоровал осударь наш, шибко озоровал. От бессытицы и сбёгли.

Старик закашлялся, изо рта его пошла сукровица. Мужики внесли деда в ближнюю избу, положили на лавку. Когда тот отдышался, Васюта протянул ему ломоть хлеба.

– Пожуй, отец.

Старик вяло отмахнулся.

– Не, сынок. Нутро не принимает.

– Плох дед. Знать и впрямь помрет, – перекрестился большак и повелел скликать мужиков.

Растопили печь, сварили уху. Ели споро: рано подыматься.

– Дни погожие, как бы тухлец не завелся, – степенно ронял за ухой Егор. – Тогда хлебнешь горя. На царевом дворе за таку рыбу не пожалуют. Либо кнутом попотчуют, либо в темницу сволокут. При государе Иване Васильевиче знакомца моего, из Ростова, на дыбе растянули. Доставил на Кормовой двор десять чанов, а один подыс-портился. Царев повар съел рыбину да и слег – животом занедужил. Может, чем и другим объелся, но указал на большака. Схватили – и на дыбу, пытать зачали. Пошто-де, государя умыслил извести? Не кинул ли в бочку зелья отравного? Так и загубили человека.

– Проклятое наше дело, – угрюмо проронил один из возниц.

– Худое, братцы, – поддакнул Егор. – Я с теми подводами тоже ходил. Впервой на Москву послали. Приехал в Белокаменну – рот разинул. Кремль, терема, соборы. Сроду такой красы не видел. А вспять из царева града ехал – кровушкой исходил, пластом на телеге лежал. Едва ноги не протянул. И не один я. Всех батогами пожаловали. Вот так-то, ребята!

Поднялись на зорьке. Васюта тронул старика за плечо, но тот не шелохнулся. Прислонился ухом к груди, она была холодной и безжизненной. Широко перекрестился.

/

– Преставился наш дед. Надо могилу рыть.

– Батюшку бы сюды. Грешно без отходной, – молвил Егор.

Мужик из Угодич кивнул на Васюту.

– В попы его отрядили. За благословением к патриарху едет.