Иван Болотников

– Вона как, – протянул Егор. – Так проводи упокой-ника, христов человек.

– Не доводилось мне. Канон у белогостицких монахов постиг, но сам не погребал, да и нельзя без духовного сана, – растерялся Васюта.

– Ничего, перед богом зачтется. Ты тут молись, а мы домовину пойдем ладить.

Мужики вышли из избы, и Васюта остался один с покойником. Боязни не было, но молитвы почему-то вдруг забылись, и не сразу он припомнил нужный канон, где просил у господа простить земные грехи раба божия Ипатия и упокоить его в вечных обителях со святыми.

Похоронив старца, тронулись дальше. И вновь обступили дремучие леса; однако до Переяславля ехали спокойно – ни с одной разбойной ватагой не встретились – и все же в верстах тридцати от Москвы пришлось взяться за топоры.

Налетели скоморохи – хмельные, шумные, дерзкие; обступили обоз, оглушили бубнами, рожками и волынками. Вожак, рыжекудрый детина, вспрыгнул на переднюю подводу.

– Что везем, бородачи? Кажи товар красный, наряжай люд сермяжный!

– Людишки мы малые, шли бы себе, – зажав в руке топор, хмуро бросил большак.

Детина шмякнул дубиной по чану.

– Зелено винцо, ребятушки! Гулять будем!

– Не тронь. Рыбу везем.

– Ай, врешь. Глянем, ребятушки!

Вышиб днище, запустил пятерню в чан и тотчас отдернул руку.

– Винцо ли, Сергуня?

– Стрекава ¹⁵¹, веселые. Ой, жалит! Кинь рукавицу.

Хохотнул, выбросил стрекаву наземь, швырнул ватаге

рыбину.

– Не соврал, борода. Худой товар, ребятушки. Оброк везете?

– Оброк, паря. Не вели рушить, батогами запорют. Тяглецы мы царевы.

– Так бы и сказывал, – улыбнулся Сергуня. – Мы-то думали, купчишки прут. Езжай с богом, подневольных не трогаем. В путь, веселые!

Ватага быстро снялась, будто ее и не было, а большак поднял с земли выбитое днище, заворчал незлобливо:

– Вот народ. Шастают по дорогам, прокудники.

Укрыл чан и вновь повел обоз вдоль глухого, дремучего бора.

К Сретенским воротам Скородома ¹подъехали в полдень. С высокой, в два копья, башни на обозников, позевывая, глянул караульный стрелец в красном кафтане.

– Что за люд?

– С Ростова, служилый. Оброк па царев двор везем. Отворяй! – крикнул большак.

– Чего шумишь? Экой торопыга. Десятника нету, а без него впущать не велено. Жди.

Большак зло крутнул головой и потянулся за пазуху. Заворчал: – Лихоимцы. Кой раз езжу и все деньгу вымогают. Ну, Москва-матушка…

Васюта распрощался с обозниками на Никольской улице Китай-города.

– Спасибо за сопутье, мужики. Дай вам бог удачи. Может, когда и свидимся.

– И ты, смотри, не плошай, – хлопнул его по плечу большак. – Будешь у владыки, помолись за пас. Авось и упремудрит господь на путь добрый.

Мужики поехали к Красной площади, а Васюта неторопливо зашагал по Никольской. Улица шумная, нарядная. Васюта загляделся было на высокие боярские терема с узорными башнями и шатровыми навесами, но тотчас его сильно двинули в бок.

– Посторони, раззява!

Мимо проскочил чернявый коробейник в кумачовой рубахе. Васюта погрозил вслед кулаком, но тут его цепко ухватили за полу кафтана и потянули к лавке. Торговый сиделец в суконном кафтане сунул в руки бараньи сапоги.

– Бери, парень. Задарма отдам.

Васюта замотал головой и хотел было ступить в толпу, но сиделец держал крепко, не выпускал.

– Нешто по Москве в лаптях ходят? И всего-то восемь алтын.

Васюта глянул на свои чуни из пеньковых очесов и махнул рукой.

«Срамно в лаптях к патриарху. Старцы на одежу денег не жалели, велели казисто одеться», – подумал он, разматывая онучи.

Сапоги оказались в самую пору, а чуни он сунул в котому: сгодятся на обратный путь. Сиделец подтолкнул его в спину.

– Гуляй боярином… Налетай, православныя! Сапоги белыя, красныя, сафьянны-я-я!

Толпа оттеснила Васюту к деревянному рундуку ¹⁵²

, за которым возвышался дебелый купчина, зазывая посадский люд к мехам бобровым. Обок с Васютой очутился скудо-рослый старичок в дерюжке.

– Облапушили тебя, молодший. Сапогам твоим красная цена пять алтын, – молвил он и тут же добавил, видя, что Васюта порывается шагнуть к сапожной лавке. – Напрасно, молодший, на всю Москву осмеют. Тут, брат, самому кумекать надо. А купец, что стрелец: оплошного ждет. Ты, знать, из деревеньки?

– Угадал, отец. Как прознал?

– Эва, – улыбнулся старичок. – Селян-то за версту видно. Вон как по теремам глазеешь. Впервой в Белокаменной?

– Впервой, – простодушно признался Васюта. – Лепота тут. И церква и хоромы дивные.

– Красна Москва-матушка, – кивнул старичок и повел рукой вправо. – То храмы монастыря Николы Старого. А хоромы да палаты каменны – царевых бояр. Зришь, чуден терем? Князя Ондрея Телятевского, а за им, поодаль – Трубецкого, Шереметева да Воротынского. Зело пригожи.

Мимо, расталкивая посадских, прошел высоченный мужик, оглашая торговые ряды звонким, задорным кличем:

– Сбитень ¹⁵³горяч! Вот сбитень, вот горячий – пьет приказный, пьет подьячий!

– Поговористый парень, – сказал Васюта.

– Этого знаю – провор! Железо ковать, девку целовать – везде поспеет. Тут иначе нельзя, на торгу деньга проказлива.

Старичок еще что-то промолвил, но толпа вдруг качнула Васюту к бревенчатой мостовой; над Никольской гулко пронеслось: