Иван Болотников

– Не шибко, – признался Васюта. – Айда на восход, а там, версты через три, должны на ростовскую дорогу выйти.

Шли неторопко: лес стоял густой и коряжистый.

– Много о себе вчерась сказывал, да токмо о ватаге умолчал. Пошто к Багрею пристал?

– А к Багрею я и не мнил приставать. Он меня сам в полон свел.

– Это где же?

– Из Москвы я с торговым обозом возвращался. Аг-лицкие купцы везли кожи на Холмогоры, а обозников они в Белокаменной подрядили. Вот и я с ними до Ростова. А тут ватага нагрянула. Купцов и возниц перебили, а меня оставили.

– Чем же ты Багрею поглянулся?

– Из Москвы-то я батюшкой вышел. На телеге в скуфье да в подряснике сидел, вот и не тронули лихие. Нам-де давно попа не доставало, грешные мы, будешь молиться за нас, да усопших погребать по христианскому обычаю, нельзя нам без батюшки. Поначалу стерегли накрепко, из подклета не выпускали, а потом малость волюшки дали, стали на разбой с собой брать. Противился, да куда тут. Багрей все посмеивался: «Али без греха хочешь прожить? Не выйдет, отче, в моей ватаге ангелов не водится. Бери топор да руби купчишек. А грехи свои потом замолишь». Пытался бежать, да уследили. Одного лихого шестопером ¹⁵⁶стукнул, тот замертво упал. Хотели в волчью клеть кинуть, да Багрей не дал. Мне, говорит, поп-убивец вдвойне слюбен. Седмицу на цепи продержали, а потом вина ковш поднесли и вновь на татьбу взяли. Веселый стал, дерзкий. Купца топором засек. После хмель вылетел, да уж поздно, мертвого не воскресишь. А Багрей еще пуще смеется: «Душегуб ты, батюшка, государев преступник. Купчина царю Федору соболя вез, а ты его сатане в преисподшо. Негоже, батюшка. Отныне и стеречь не буду. Что татя в железах держать?» Но сам все же упредил: «А коли уйти надумаешь – патриарху грамоту отпишем. У него истцы покрепче земских, разом сыщут, и не видать тебе бела света. Так что, отче, бежать тебе некуда». Я после того подрясник на кафтан сменил, осквернил я попову одежу. А вскоре тебя в яму кинули, вот и весь сказ.

– Не заробел уйти?

– А чего робеть. Ужель средь лихих жить? Багрей чисто упырь, родной матери не пожалеет. Страшный человек!

– Верно, друже. Легче со зверем повстречаться… А теперь куда?

– Покуда в Ростов, Схожу в Угожи, старцам повинюсь, нельзя мне теперь в батюшки. По Руси подамся, а может, с тобой пойду. Сам-то далече ли?

– Далече, друже… Где ж дорога твоя? Тут самое раз-глушье.

– Никак, заплутали, Иванка.

Лес стоял сплошной стеной – дремучий, дикий.

– Забрели, однако, – присвистнул Иванка.

– А, может, напрямик? – предложил Васюта.

– Нет, друже. Давай-ка примем вправо.

Прошли еще с полверсты, но лес не редел и, казалось, становился все сумрачней и неприступней. Чуть поодаль громко ухнул филин. Васюта вздрогнул, перекрестился.

– Сгинь, нечистый!

Теперь уже взяли влево, но вскоре Васюта остановился.

– Зришь сосну горелую? Должно, Илья стрелу кинул. Опять сюда пришли.

– Были мы тут, – кивнул Иванка.

– Леший нас крутит, лесовик, – понизил голос Васюта и вновь осенил себя крестом. Огляделся, скинул котому и принялся разматывать кушак с зипуна.

– Ты чего, друже?

– Как чего? Аль не знаешь, – перешел на шепот Васюта, скидывая зипун. – Слышь, ухает. То не филин, лешак в него обернулся.

Снял рубаху, вывернул наизнанку и вновь одел; то же самое он сделал и с зипуном.- Затем перекрестил лес на все четыре стороны, приговаривая:

– Отведи, господи, нечистого! Помоги рабам твоим от лесовика выбраться. Помоги, господи!

Иванка тоже перекрестился: поди, и впрямь лесовик закружил. Не зря когда-то отец сказывал: «В каждом лесу леший водится. Только и ждет мужика, чтобы в глушь заманить. Хитрющий! Он и свищет, и поет, и плачет, а то начнет петь без голоса. Бывает и в волка прикинется, а то и в самого мужика с котомкой. Лукав лесовик».

– А теперь пошли с богом, – молвил Васюта.

Но плутали еще долго, не сразу их лешак отпустил. И вот, когда вконец уморились, лес чуть посветлел, а вскоре и вовсе раздвинулся, дав простор горячему солнцу.

– Передохнем малость, – утирая пот со лба, сказал Васюта и начал вновь выворачивать зипун.

– Передохнем, – согласился Иванка. Ему опять стало хуже, голова была тяжелой, по всему телу разливал жар. Очень хотелось пить.

Васюта, переодевшись, упал в траву, широко раскинул руки.

– Кабы не совершил обряд – сгинули. Мужик наш из Угожей убрел в сенозорник в лес, да так и не вернулся. Захороводил его леший.

Болотников огляделся, заприметил буерак у молодого ельника, поднялся.

– Пойду овражек гляну. Авось, родник сыщу.

Спустился в буерак, с головой утонув, в духовитом

ягельнике, но овражек оказался без ключа. Выбрался, поманил рукой Васюту. Тот подошел, ахнул:

– Горишь ты, паря. Худо тебе.

– Пройдет. Вот бы водицы испить.

– Ты лежи, а я найду водицы.

– Вместе пойдем.

Пошли вниз по угору, усыпанному редким ельником; Болотников ступал впереди, хмуро думал:

«Сроду недуга не ведал, а тут скрутило. Остудил ноги. Чертов Мамон!.. Лишь бы дорогу сыскать, а там до яма ²добредем, да и Ростов будет недалече».