Иван Болотников Кн.2

Лесное одиночество не страшно. Привыкла: когда-то три года в лесных дебрях прожила. Вначале – у бортника Матвея, затем – в Федькиной землянке. Лес стал родным, привычным.

Вскоре почувствовала, что стала уставать, никак уж верст двадцать отмахала. Ноги отяжелели, будто к ним привязали вериги.

Опустилась под сенью березы, раскинула руки и тотчас забылась, погружаясь в сладкую дрему.

«Чуток полежу – и встану. Надо скит искать… Там отшельница Исидора… А вот и пустынь. Какой причудливый терем!.. Афоня Шмоток встречу. Махонький, неказистый, взъерошенный. В одной руке хомут, в другой – уздечка.

«Долгонько ты, Василисушка. Беги в терем!»

«Пошто, Афанасий?»

«Воевода ждет. Воевода Иван Исаевич».

Охнула – и птицей в терем. Сенями, гульбищами, переходами, и все наверх, наверх. Лесенке нет конца. Но сколь вдруг паутины! Будто сеть рыбачья вяжет по рукам и ногам. И все ж – бежит, продирается, но тут саженный паучище намертво запеленал тело. Закричала:

«Иванушка! Иванушка! Где ж ты? Помоги!»

Богородицкое взгорье. Круча под самыми небесами, далеко, далеко внизу – озерцо, охваченное шлемовидными елями. Из озерца вздымается на длинногривом белом коне Афоня Шмоток. В руке его огненный факел. Да это же кочедыжник! Как он горит, как играет, как слепит глаза! Афоня подлетает к круче, рвет Василису из паучьих пут. Паук не выпускает, сжимает клещами. Она ж бьется, кричит…

– Очнись, очнись, девонька.

Подняла глаза и в страхе зажмурилась.

– Да очнись же!

Очнулась, испуганно вскрикнула. Перед ней – баба Яга! Косматая, согбенная, с длинным крючковатым носом; подле – ступа с помелом.

Сотворила крестное знамение.

– Сгинь, сгинь!

Баба Яга тихонько рассмеялась.

– Эх заспалась, девонька. Аль что дурное привиделось? Кричала прытко.

Василиса поднялась, ступила из-под солнца под тень березы. И вовсе не баба Яга. Маленькая седенькая старушка в темном монашеском одеянии; в руке плетеный кузовок, набитый пучками трав. Лицо доброе, улыбчивое.

– Уж не ко мне ль путь торишь, девонька?

– Тебя не ведаю… Иду ж я к отшельнице Исидоре.

– Так то ко мне, – вновь улыбнулась старушка. – Сон мне намедни привиделся – гостья будет. Сон-то в руку… Идем, идем, девонька.

Василиса растерянно оглянулась. Не диво ли? Никак отшельницу сам бог послал.

– А где ж скит твой, бабушка? Далече?

– Эва… Да вот же, на поляночке. Вот мое обиталище. Заходи, девонька.

Надо же! Заснула подле самого скита.

Изведав, что гостья пришла из Москвы от бабки Фе-тиньи, отшельница порадовалась:

– Жива еще Фетинья. Бывало, кажду Троицу приходила в скит помолиться. А тут пятый год не показывается. Мнила, преставилась раба божия.

– Неможется ей, едва бродит. Велела поклон передать да чтоб помолилась за упокой на Великий пост.

– Помолюсь, – вздохнула отшельница. Кроткие, усеянные мелкими морщинами глаза ее пристально глянули на Василису. – Ведаю, зачем пришла, девонька. Ну да о том опосля сказ. Допрежь откушай.

Напоила, накормила Василису и молвила:

– Чую, не грехи пришла замаливать. Иное душу твою гложет.

– Иное, бабушка. Неведение замучило. Жив мой суженный или сгиб в чужедальной сторонушке? А коль жив – по каким градам и весям ходит? Где зреть его, куда путь держать?

– А что ж Фетинья? Она-то горазда. Сколь людям, чу, открыла.

– Всяко гадала бабка Фетинья. Не сподобило.

– Так и подумала… На Звень-поляну Фетинья послала. Сон-то в руку, – с задумчивой печалинкой высказала отшельница и кивнула на божницу, освещенную неугасимой лампадкой. – Помолись, девонька, помолись господу и святым угодникам.

Помолилась.

– Чую, сердце у тебя доброе. На Звень-поляну Фетинья худого человека не пошлет, – молвила Исидора и сняла с киота малый позеленевший от времени, медный образок.

– Возьмешь с собой богородицу. Сия икона с Белозерской обители, из кельи святого великомученика Зо-симы, что ходил с ней за тридевять земель в Царьград, ко владыке Вселенному. Бери, сохрани, и помоги тебе творец небесный.

– Спасибо, матушка Исидора, – низехонько поклонилась Василиса.

Отшельница подала посошок.

– А теперь в путь, голубушка. Посошок-то рябиновый, его черти боятся. Без него – ни-ни!

Чуть отошли от скита, и дорожка оборвалась. Лес стоял сплошной стеной, темный, замшелый, недоступный.

– А куда ж дале, матушка? – недоуменно глянула на отшельницу Василиса.

– Есть тропка заветная, – успокоила Исидора и, раздвинув колючие ветви, нырнула в чащобу.

Сколь пробирались, Василиса не ведала. Тропка была настолько узкой, петлявой и неприметной, что Василиса диву давалась, как это не заплутает в таких дебрях скитница!

Становилось все глуше и сумрачней, а вскоре и вовсе стало темно. Над самой головой что-то громко и протяжно застонало.

Исидора перекрестилась, присела на валежину.

– Экая напасть. Не повернуть ли вспять?

Голос скитницы показался Василисе напуганным. Ужель оробела отшельница, ужель не доведет ее до Звень-поляны?

– Нет, нет, матушка Исидора! Веди дале.

– Вот и добро, девонька. Одержима ты. Доведу, – обадривающим ласковым ручейком выплыли из тьмы слова отшельницы.

Василиса села рядом; рука старушки легла на ее плечо.