Иван Болотников Кн.2

– На уездную служилую мелкоту надежа плохая. Худо с бунтовщиками бьются, чуть что – и по домам бегут. Вот доберусь до них! Укажу поместья отобрать. Пущай нищими да сирыми походят, коль за царя не могут постоять. К Калуге же снаряжу лучших людей.

Собрал царь отборное войско из бояр и дворян московских, стольников и стряпчих, дворян из городов и жильцов. Выдал жалованье (монастыри не поскупились, пополнили казну), посулил щедро наградить деньгами, мужиками и землями за победу. Первым воеводой царь поставил своего брата Ивана Шуйского.

На Семенов день все было готово к походу, войско ждало указания царя. И вот «сентября в пятый день государь царь и великий князь Василий Иванович всея Русии послал с нарядом бояр и воевод под Калугу».

Среди стрельцов, перешедших к Болотникову, оказался и Аникей Вешняк. Признал его Афоня. Толкнул в плечо, затормошил:

– И ты у нас, голуба! Вот уж не чаял тебя увидеть. Здорово же, Аникеюшка! Да ты что глазами хлопаешь, аль запамятовал?

Вешняк вгляделся в пожилого ратника, улыбнулся:

– Афанасий Шмоток?.. Не мудрено и забыть, почитай, годков пять не виделись. А тебя и не узнать. Ишь, каким боярином вырядился.

– Не все, голуба, в драной сермяжке бегать, – рассмеялся Афоня. Был он в красном суконном кафтанце, подпоясанном зеленым кушаком, в ладных белых сапожках из юфти; на голове – меховая казачья шапка, за кушаком турецкий пистоль в два ствола.

Афоня, улучив момент, рассказал о стрельце Болотникову. Иван Исаевич оживился:

– Так это тот самый мальчонка, коего дед Терентий усыновил? Эк время бежит, – Болотников вздохнул, призадумался. С дедом Терентием он виделся лет пятнадцать назад, когда с Афоней поехал к Телятевскому добывать для селян жито. Тогда он был совсем молодой.

– Ночевали у стрельца с Никиткой и Василисой, – продолжал Афоня. – Это когда на Москву за царевой подачей ходили. Стрелец, кажись, добрый.

– Покличь мне его, – дрогнувшим голосом молвил Иван Исаевич. Ждал стрельца с нетерпением: Аникей Вешняк одним из последних видел жену и сына. А вдруг что-нибудь и поведает об их судьбе. Но Аникей ничего утешительного не сказал.

– За хлебом Василиса и Никитка вместе с Афоней ушли. С того дня боле их не встречал.

– Худо, худо, стрельче, – смуро молвил Болотников. Осушил корец вина (вино показалось чересчур горьким), усадил Вешняка напротив себя, положил тяжелую ладонь на плечо. – Никитку хорошо помнишь?.. Какой он?

Аникей пожал плечами: и зачем это воевода о женке с мальцом пытает? Кто они ему?

– Ладный паренек. Рослый, кудрявый, глаза с синевой.

В мать! У ней глаза васильковые… В кого ж сын нравом? Коль в Василису – добр и ласков, на чужую беду отзывчив. Таких девки любят. А вот вырастет ли из него воин? Сильный, отважный, на все решимый – на кровь, на любые невзгоды, на смерть? Каков все-таки он? Хоть бы одним глазком глянуть на чадо. Обнять, услышать его речи.

Забыв о стрельце, Иван Исаевич надолго ушел в себя.

Через откинутый полог шатра виднелись десятки костров, вокруг которых сидели ратники; пахло дымом и жареным мясом, повольники крутили на вертелах бараньи туши.

«С голоду у Болотникова не пухнут, – невольно подумалось Аникею. – И мясного и хлебного припасу вдоволь. Сытная покуда служба».

Когда ехал со стрельцами из Москвы, харчевался туго: крестьяне в селах глядели на служилых косо, не то что хлеба – воды не выпросишь. А тут на тебе – сами Болотникову несут. Чудно!

– Слышь, стрельче, – наконец-то заговорил Иван Исаевич. – Дед Терентий давно помер?

– Позалетось, воевода.

– Славный был старик, – Иван Исаевич поднялся, прошелся по шатру. Глаза стали ясными, пытливыми. – Зелейных погребов на Москве много?

– Что? – протянул, поперхнувшись, Аникей. Уж чересчур круто изменил разговор Болотников. – Зелейных погребов?.. Немало, воевода. Случалось, сам видел.

– Да ну? И где ж они?

– В Скородоме, на Яузе. В карауле не единожды стоял.

/

Болотников окликнул стремянного:

– Аничкина ко мне!

Мысль о Государевом Зелейном дворе давно уже не покидала Большого воеводу. Москва сильна пушками, взять ее приступом будет тяжко. Молвил как-то Аничкину:

– А не взорвать ли нам Зелейный двор к дьяволу!

Аничкин (уж на что невозмутим) ахнул: слишком

дерзкой и невыполнимой показалась ему задумка Болотникова.

Дорога тянулась селами и починками, полями и перелесками. Маленький рыженький попик в черном подряснике, поглядывал окрест, горестно восклицал:

– Экое запустение, прости осподи!

Сирые, убогие избенки утонули в бурьяне, нивы заросли чертополохом и лебедой. Мертвая тишь, безлюдье.

– Сошел мужик, – вторил батюшке рослый чернявый детина в сером домотканом кафтане. – Едва ли не сто верст отмахали, а крестьян, почитай, и не видели. Довели ж, кабальники!

Детина зло сплюнул, перекинул с плеча на плечо тощую суму. Батюшка, стуча посошком, поддакнул:

– Довели, сыне. Впусте лежит мирская земля.

Путники, пройдя версты три, сели на обочину. Детина

развязал котому.

– Последки. А до Москвы еще топать и топать. Дотащимся ли?

– Ниче, ниче, Матвеюшка, – успокаивал батюшка. – Даст бог, дотащимся.