Иван Грозный. Книга 3. Невская твердыня

– Не государь наш, а вельможи польские с Замойским и другими королями не захотели того... Помню я, у меня память хорошая.

– Император Максимилиан помешал. То я верно знаю, – возразил иезуит. – Сам ваш государь не прочь был поддержать эрцгерцога Эрнеста... Ваш государь в ту пору сдружился с императором. Этою сумятицей около польского престола воспользовался Стефан Баторий.

– А кто его поддержал, кто за него стоял? Его хозяин – турецкий султан. Не так ли?! – оживился Шевригин.

– И то правда, – ответил Поссевин.

– Государь наш в немалом удивлении, – продолжал горячиться Шевригин, – как же так?! Папа хочет воевать с бусурманами, врагами христианской церкви, врагами самого папы, а король, вашей же веры и друг папы, заодно с турками, с его врагами?

Поссевин чувствовал себя прижатым к стене, и все, что он мог сказать, это:

– Не моего ума то дело... Святейший знает, что делает.

– Наш государь всегда прямит. Идет прямой дорогой, а так не делает. Вот о чем он и просит папу, чтобы папа вмешался в нашу войну с Польшей, прекратил кроволитие христианской веры и склонил Стефана стать заодно с другими государями против врага всех христиан – турецкого султана.

Поссевин в раздумье закусил губу.

– Об этом мы поведем беседу с самим мудрейшим из государей, царем Иваном.

– Добро, коли так, – облегченно вздохнул Шевригин, а сам подумал: «Знаем мы, что у тебя на уме, – обратить Русь в латынскую веру! Того не будет!»

Во второй колымаге сидели Игнатий Хвостов и подьячий Антон Васильев. Все время подьячий зевал и крестил себе рот.

– Свят, свят Господь! – говорил он.

– Ты чего это? – спросил Хвостов.

– Грех один, Игнатий! Так вот все время в голову и лезут нагие бабы с отбитыми руками... Истинный Господь! На кой бес этакую вещь придумали?! Да и разбросали еще повсюду. Бесстыдники! Третий день все я думаю о том и никак понять не могу.

Хвостов с удивлением посмотрел на него.

– Не тужи о том, дядя Антон. Не наше дело. А коли грешно, грех тот взыщется не с нас с тобой, а на древних римлянах... Наша забота, как бы государево дело справить. Да так, чтобы государь батюшка доволен остался.

Антон Васильев почесал затылок:

– Оно вестимо. Государево дело превыше всего, токмо я все одно своей бабе о тех голых девках ни слова не скажу, будто и не видел их... Совестливый я дюже человек.

Игнатий рассмеялся.

– Расскажи ей лучше о тех, что цветы тебе приносили.

Лукавая улыбка мелькнула на лице Васильева, он покраснел.

– Как сказать... – произнес он, смутившись. – Панкрат лезет на небо, а черт тянет его за ноги. Так вот и мы... Всяко бывает.

В душе уже теперь Антон Васильев раскаивался, зачем завел разговор о каменных девах, никак не ожидая, что Игнатий коснется его грешных тайн. Немного подумав, он, как бы выразив свою мысль вслух, сказал:

– В каждом мужике бесово ребро играет. Все мы – адамовы ребятки: все на грехи падки... Да и то сказать: наслушался я там всего про римских пап да про ихних монахов – соблазн великий получился. Между прочим, нигде я и не видывал таких ласковых красавиц, как в оном граде. Ни в свейской земле, ни в дацкой, ни в немецкой. Э-эх, Господи! Грехи тяжки!

– Везешь чего-нибудь жене-то в подарок?! – спросил Хвостов.

– Образок везу... Распятие... да Пресвятую Деву... Баба у меня уж такая богомольная, такая богомольная...

Хвостов промолчал. Он вез в подарок Анне Годуновой расшитую шелком большую узорчатую шаль да ожерелье из янтаря. Где бы он ни был, кого бы ни видел, мысли его всегда были об Анне, о том: по-прежнему ли она его любит, не забыла ли, здорова ли? Он постоянно видел обращенные на него взгляды девиц и женщин, но он их старался не замечать, они просто докучали ему. Анна! Одна Анна!..

Путь к Венеции лежал через Флоренцию и Болонью. Проехать около пятисот верст Поссевин предполагал с остановками в дней десять, тем более что приходилось перебираться через снежные хребты Апеннин.

– Эти земли суть владения святейшего папы... Мы везде найдем приют и гостеприимство с грамотою, выданной нам его святейшеством, – сказал Поссевин.

И хотя в природе была весна, апрель, но дико и бедно показалось Шевригину все, что встречалось ему на пути. А таких обнищавших сел и деревень, какие были здесь, у отрогов гор, не приходилось Шевригину видеть даже в разоренной войною родной земле.

Горы были высокие, мрачные, речки мутные, озера какие-то темные. Дорога извивалась между ущелий, холмов, нависших над головою жутких скал, и всюду виднелись высокие вершины Апеннин, сверкающие белизной снежного головного убора.

В одной долине, стиснутой с обеих сторон отвесными скалами, вдруг из бокового ущелья, как из норы, тихо выехали несколько всадников, пытаясь загородить дорогу, но, увидав поодаль, позади колымаг, отряд мушкетеров, всадники снова скрылись в ущелье.

– Грабители... – спокойно сказал Поссевин, даже не повернув головы к Шевригину.

Истома, озадаченный его спокойствием, спросил его через Франческо: почему он так спокойно говорит о разбойниках? Поссевин ответил:

– Я был бы более удивлен, если бы нам попались навстречу честные люди.

Немного подумав, Поссевин добавил: