Иван Грозный. Кровавый поэт

Курбский перед королем бил себя в грудь и кричал, что обязательно всех раскатает. Пусть только ему дадут тридцать тысяч войска, и он непременно возьмет Москву, а Грозного приведет на аркане. Если поляки ему не верят, патетически восклицал князь, пусть они его прикуют цепями к телеге и окружат конвоем, он и при таких стесненных условиях будет командовать армией, и Москву возьмет, и Грозного сцапает! (Все документы, прилежно запечатлевшие этот бред, и сегодня хранятся в архивах.)

Но поляки уже сообразили, что представляет собой «ценное приобретение», и прекрасно понимали, что тридцатитысячная армия Москву не возьмет – да, пожалуй, и все войско королевства не управится. Князя вежливо отправили восвояси, и он, разобиженный на весь белый свет, засел в своих владениях.

Вот тогда-то он и принялся марать бумагу много и старательно. Как впоследствии будут поступать подонки вроде Гордиевского, Калугина и массы других, калибром помельче. По тому же шаблону. Всякому предателю и изменнику, понятное дело, как-то неудобно признаваться, что перебежал он из шкурных

мотивов, – гораздо выгоднее себя представить убежденным борцом с «тоталитарной системой», с коммунизмом, с советской властью.

Точно так и Курбский, идейный предшественник всей этой сволочи, стал уверять всех и каждого, что Россию он покинул с самыми благородными целями: его, жертву политических репрессий, едва не казнил по надуманным обвинениям тиран и параноик Грозный – вот и пришлось, скрепя сердце, отправиться в эмиграцию. Князь исписывал кипы бумаги, выставляя себя борцом с произволом и тиранией, певцом свободы – а Грозного, естественно, палачом и сатрапом…

Вот так и возникла знаменитая переписка Грозного с Курбским, с которой читатель может ознакомиться в Приложении. По моему личному убеждению, коротенькие писульки Курбского – дешевая демагогия, с которой Грозный разделался обстоятельно и аргументированно. Однако всякий вправе иметь свое мнение – переписка приведена целиком, флаг в руки…

Как и полагается брехуну и демагогу, Курбский то и дело проговаривался.

Рассуждения о том, что он болеет за свободу всего русского народа, стенающего под пятой царя-тирана, появляются от случая к случаю и выглядят притянутыми за уши. Основной упор Курбский делает как раз на защиту той самой «старины», никем и ничем не ограниченных вольностей боярских, с которыми боролся Грозный. Грозный ему ненавистен именно тем, что поломал старые порядки и лишил бояр прежнего всевластия. Те, кто превозносят Курбского как «первого диссидента» и «певца гражданских свобод», такое впечатление, попросту не читали его опусов (как, впрочем, обстоит дело и с защитниками Радищева, фигуры жуткой).

И уж безусловно, не знакомы с подробным жизнеописанием Курбского в Польше. А оно заслуживает самого пристального рассмотрения. О человеке в первую очередь свидетельствуют не его словеса, а поступки, которые сплошь и рядом находятся в решительном противоречии со словами…

Так вот, в Польше Курбский вел себя как закоренелый феодал-крепостник, ухитряясь перещеголять тамошних вельможных панов (а это, сразу отмечу, сделать было непросто, поскольку означенные паны-магнаты произвол чинили фантастический и тягаться с ними было трудновато…)

Фокус в том, что предусмотрительный король польский не в «полное и безраздельное владение» дал Курбскому все вышеперечисленные земли, а назначил его не более чем королевским управляющим – разница, согласитесь, такая же, как между понятиями «государь» и «милостивый государь». Но Курбский высокомерно не обращал внимания на такие юридические тонкости: князь он или нет?!

Для начала он самовольно присвоил сам себе титул «князя Ковельского». Живет в Ковеле? Живет. Значит, князь!

Звание «старосты Кревского» он опять-таки носил совершенно незаконно – тут уж виноват польский король, опять-таки совершивший беззаконие: по тогдашним литовским законам, старостой, главой «староства» (волости) не мог быть иностранец, Рюрикович он там или кто еще…

Но Курбский, как уже говорилось, плевал на законы. Начал вести себя в Ковельской волости, как полновластный хозяин, который захочет – помилует, а захочет – казнит.

Против чего тут же стало выступать местное население. Потому что состояло не только из крестьян (действительно бесправных), но и из городских жителей (мелких шляхтичей, горожан-мещан, еврейских общин), надежно защищенных как Магдебургским правом, так и королевскими привилегиями. По старой русской боярской привычке всех «кормленщиков» Курбский попытался было ввести «чрезвычайные налоги» – но жители платить не стали, а пошли жаловаться и в городской магистрат, и королевским чиновникам, на что по закону имели полное право…

Обломившись, Курбский принялся рэкетировать ковельских евреев. Когда они платить отказались, он захватил нескольких, велел вырыть во дворе замка яму, налить туда воду, вывалить корзину пиявок и посадить туда евреев – пока не выложат денежки, морды жидовские…