Иван III

Иначе представляет дело летописец, труд которого сохранила Софийская II летопись. Великий князь изображен здесь растерявшимся и подавленным. Его панические настроения разжигают бояре Иван Васильевич Ощера и Григорий Андреевич Мамон. Они пугают его напоминанием о том, как Василий Темный попал в плен к татарам в битве под Суздалем. Они соблазняют его примером Дмитрия Донского, который бежал от нашествия Тохтамыша в Кострому. Под влиянием этих предателей христианства (злой нрав которых летописец не без наблюдательности объясняет их богатством) великий князь «оставя всю силу у Оки на березе, а городок Коширу сам велел сжечи, и побежа на Москву…» (18, 230).

В Москве царит тревожное ожидание. «Война нервов», которую вот уже десять недель ведут Иван и Ахмат, тяжелее всего сказывается на горожанах. Отвыкшие за три десятка лет спокойной жизни от угрозы татарского набега, они взволнованы до крайности. Москву будоражат самые противоречивые слухи о намерениях великого князя. Наиболее осведомленные обыватели даже называют имена бояр, которые продались хану и склоняют Ивана к бегству. Все вспоминают разгром Москвы Тохтамышем — и потихоньку перебираются с наиболее ценным имуществом в переполненный беженцами Кремль, где все же есть надежда пережить осаду. Правительство, как всегда, хранит таинственное молчание. Да и кто может сказать что-то определенное о планах Государя, когда и сам он, кажется, не знает, что предпринять…

В этой обстановке (столь верно переданной Независимым летописцем) неожиданное появление Ивана III в Москве вызывает у горожан всплеск эмоций, напоминающий массовую истерику. Толпа бросается ему навстречу. Одни проклинают князя за скупость: так объясняют его отказ платить привычную дань Орде; другие бранят за робость: так понимают его отъезд из Коломны и намерение бежать с семьей за Волгу. Третьи припоминают Ивану прежние грехи, за которые теперь Господь наказывает его, а заодно и весь народ, нашествием «поганых». Но при этом горожане умоляют князя не бросать их на растерзание татарам. Наученные горьким опытом смуты, москвичи уже твердо усвоили, что плохой государь все же лучше, чем никакой.

«И яко бысть на посаде у града Москвы, ту же гражане ношахуся в град в осаду, узреша князя великаго и стужиша, начаша князю великому, обестужився (потеряв стыд. — Н. Б.) глаголати и изветы класти, ркуще: «егда ты государь князь велики над нами княжишь в кротости и в тихости, тогды нас много в безлепице (несправедливо. —

Н. Б.) продаешь; а нынеча разгневив царя сам, выхода ему не платив, нас выдаешь царю и татаром» (18, 230).

Что отвечал Иван на вопли обезумевшего народа? Как пробился со своим небольшим отрядом через запрудившую узкие улочки Посада разъяренную толпу? Ответа на эти вопросы источники не дают. Однако запомним эту красочную картину: стиснутый толпой, утративший свою обычную высокомерную выправку чернобородый великан, ссутулившись, глядит затравленным зверем на плещущую у самого стремени городскую чернь. Редкий случай, когда на исторической сцене появляется народ — появляется, чтобы выкрикнуть свой страх и свою боль, а потом снова исчезнуть в сумерках повседневности.

Пробившись наконец, в Кремль, Иван был встречен здесь митрополитом Геронтием и ростовским архиепископом Вассианом. Оба они явно разделяли тревогу горожан. На правах великокняжеского духовника Вассиан стал упрекать Ивана за то, что он в такое трудное время бросил войско и приехал в Москву. «Нача же владыка Васиан зле глаголати князю великому, бегуном его называя, сице глаголаше: «вся кровь на тебе падет хрестьянская, что ты выдав их бежишь прочь, а бою не поставя с татары и не бився с ними; а чему боишися смерти? Не безсмертен еси человек, смертен; а без року (часа. — Н. Б.) смерти нету ни человеку, ни птице, ни зверю; а дай семо вой в руку мою, коли аз старый утулю лице против татар» — и много сице глаголаше ему, а гражане роптаху на великого князя» (18, 231).

«Можно думать, — замечает Л. В. Черепнин, — что настроение московских горожан в 1480 году было примерно такое же, как и в 1382 году, когда московские посадские люди не хотели выпускать из осажденного Тохтамышем города жену Дмитрия Донского, считая, что она должна вместе с народом выдерживать все тягости осады» (164, 877). К этому верному наблюдению можно добавить лишь то, что и сам Иван III, судя по всему, предполагал последовать примеру Дмитрия Донского и уехать куда-нибудь за Волгу, поручив оборону города своим воеводам.