На фоне всех этих событий и разворачивалось строительство нового Успенского собора. Оно стало своего рода ответом митрополита и разделявших его негодование московских ревнителей благочестия на происки униатов и «латинян». По замыслу Филиппа, московский собор должен был по своим формам повторить Успенский собор во Владимире, но при этом быть на полторы сажени шире и длиннее. Здесь ясно читалось некое назидание: Москва хранит и приумножает традицию древнего владимирского благочестия. Одновременно собору предназначено было стать символом политической преемственности Москвы от Владимира и Киева. Идея преемственности власти являлась стержнем всей московской концепции Русской земли как «вотчины» московского великого князя, впервые четко сформулированной в период подготовки первого похода Ивана III на Новгород.
Подготовительные работы начались осенью 1471 года. «Тое же осени Филипп митрополит повеле готовити камень здати (созидать. —
Тогда же митрополит занялся и подысканием мастеров, способных построить это небывалое по величине сооружение. За два столетия монгольского ига русские зодчие отвыкли строить большие соборы. Вся их небогатая практика «каменного дела» сводилась в основном к небольшим бесстолпным или четырехстолпным одноглавым храмам, примером которых могут служить некоторые сохранившиеся доныне древние соборы подмосковных монастырей (Троице-Сергиева, Саввино-Сторожевского, Благовещенского на Киржаче), а также многочисленные новгородские церкви XIV–XV веков.
И все же умельцы нашлись. Об их происхождении и предшествующих работах летописи умалчивают. Сообщается лишь об их решающем разговоре с митрополитом, который «призва мастеры Ивашка Кривцова да Мышкина и нача им глаголати, аще имутся делати? Хотяше бо велику и высоку церковь сътворити, подобну Владимерской святей Богородицы. Мастери же изымашася (взялись. —
Строительство митрополичьего собора с самого начала было окружено всякого рода конфликтами, обидами и скандалами. Один из них особенно примечателен: он отразил закулисную жизнь тогдашней московской «элиты», полную интриг, несправедливости и вельможного хамства. Суть дела заключалась в следующем. Помимо собственно мастеров, митрополиту нужен был и подрядчик («предстатель») — благочестивый и честный человек, который имел бы опыт в строительном деле и взял бы на себя все хлопоты, связанные с организацией работ. Поначалу на эту трудную, но почетную (а может быть, и весьма доходную) должность приглашены были два человека — известный московский строитель и подрядчик, представитель знатного купеческого рода Василий Дмитриевич Ермолин и Иван Владимирович Голова, юный отпрыск другого знатного купеческого рода — Ховриных. Понятно, что вскоре между ними начались споры. Имевший за плечами с десяток сложных и ответственных строительных работ, Ермолин, по-видимому, был в 1472 году уже достаточно пожилым человеком. Его напарнику Ивану Голове было немногим за двадцать. Известно, что его крестным отцом был сам Иван III (82, 271–272). Назначение юнца на столь ответственную должность объяснялось его могущественными родственными связями: отец Головы Владимир Григорьевич Ховрин был богатейшим московским купцом и одновременно — великокняжеским боярином. В должниках у Ховриных ходили не только бояре и купцы, но и некоторые представители московского княжеского дома. Сестра Ивана Головы была замужем за боярином Иваном Юрьевичем Патрикеевым. Сам Иван Голова был женат на дочери знаменитого полководца Данилы Дмитриевича Холмского.
Юный Ховрин не сумел найти правильный тон в отношениях со своим более опытным, но менее знатным напарником. В итоге Ермолин вынужден был отказаться от всякого участия в строительстве собора. «…И отступися всего наряда Василеи, а Иван почя наряжати» (29, 160). Оскорбленный и униженный старый мастер навсегда отходит от дел. Его имя более не упоминается в летописях.