Иван Калита

Фёдор обветрил, загорел, огрубел и возмужал на режущих степных ветрах, на южном солнце; весь пропах запахами коня и полыни. Без него Иван подступал под Псков, без него отступил, не доведя дело до брани. И наконец, когда уже всякая надежда даже на возвращение домой покинула Фёдора, Узбек вновь вызвал его с боярами и, в своём роскошном шёлковом и парчовом шатре, сидя на золотом троне в окружении двора, жён и вельмож, изрёк, глядя куда-то поверх Фединой головы:

- Мы порешили так! Пусть твой отец сам приедет ко мне говорить о своей волости! Обещаем ему жизнь. Ступай.

Фёдор поклонился и вышел, пятясь. Дома бояре толковали, что дело почти устроено. Конечно, ежели московской князь сам не прискачет в Орду!

Вновь потянулись, теперь уже вспять, берега великой реки, по которой так быстро плыть из Твери до Сарая и так медленно и трудно возвращаться назад.

В Орду уезжал отрок - воротился муж. Пусть не всё понял он в сложных переговорах с ордынцами, но главное постиг. И то постиг, какова цена ему, княжичу, наследнику своего отца, возможному будущему тверскому князю. Едва не схоронив бабу Анну, Фёдор остался в Твери. Сам, без отцова подсказа и без совета бояр, понял, что так надо. Дядья, Константин с Василием, пересидевшие в Ладоге тверское взятье и воротившие в отчий дом вместе с великой княгиней Анной, стали за эти десять лет чужими семье Александра. И для того чтобы не разошлись старые слуги, не разбрелась дружина, чтобы волость, ведомая властной рукою бабы Анны, теперь, при её немощи, не пошатилась и не отпала от их семьи, он, Фёдор, должен был остаться в Твери. И Фёдор остался. Отослал бояр к отцу, вызвал к себе воевод княгинина полка и имел с ними долгую молвь, после чего дружина великой княгини Анны присягнула на верность юному княжичу.

Дядя Василий скоро уехал в Кашин. Константин оставался в Твери, в родовом тереме. Обедали за одним столом. Тётка Софья, «московка», сразу невзлюбила племянника. И, глядя на её тупой подбородок, чуть выставленный вперёд, и весь упорно-самолюбивый очерк лица, Фёдор и сам чуял к ней глухую тяжёлую злобу. Всё поминалось, что именно её отец, Юрий Данилыч, погубил дедушку, Михаила Святого, в Орде. Прошлое сидело перед ним за широким пиршественным столом. И подчас - глядя на тётку - кусок не шёл в рот Фёдору. Добро ещё, что Софья прихварывала и, верно, не могла, не имела сил выказать всю крутую властность своего нрава. Дядя Константин казался усталым, явно робел перед женой, на племянника поглядывал неуверенно, словно гадал: как себя вести с юношей? О делах говорили мало и всегда в отсутствие тётки и бабы Анны. Дядя горбился. Он был сух, поджар. Почасту страдал нутряною болестью и тогда вовсе ничего не ел. Когда-то красивое лицо Константина портили ранние мелкие морщины и общее выражение брезгливой усталости и недоверия ко всем и всему. Юному Фёдору дядя, коему было всего лишь за тридцать, казался и вовсе стариком. На жадные вопросы племянника о той далёкой ордынской трагедии Константин отмалчивался или отвечал кратко и сухо, словно и не был сам в Орде, когда убивали его отца. Раз, подняв глаза на племянника, спросил:

- Что, Александр мыслит и всё великое княжение опять себе воротить? - И, не сожидая ответа, померк, оскучнел, отворачивая взор, пробормотав невнятно: - Навряд… Тяжело…

Почто старший племянник сидит в Твери, объезжает сёла, знакомит с боярами и купцами, Константин не спрашивал…

Пройдёт совсем не так уж много лет, и он, уже при второй жене, обратясь от трусости к подлости, начнёт ссориться с вдовой брата, Настасьей, вымогать серебро у её бояр, утеснять племянника Всеволода, клянчить у ордынского хана ярлык на тверской стол и свершит и закончит весь свой невесёлый путь от большеглазого мальчика, рыдающего в юрте царевны Бялынь, до едкого неприятного сухощавого старика с дурным запахом изо рта и общим старческим резким запахом, козловатого и жадного, не ведающего, что смерть сразит его нежданно и не в срок, посреди ненужных просьб и ненужных трудов суетных.

Новая весна выглаживала снега на полях, вновь суматошно и радостно орали птицы. Ржали кони, чуя весну, и томительной ледяною сырью несло вдоль потемневшей и посеревшей Волги - откуда-то оттоле, издалека, из-за синих лесов, от тревожных татарских степей.

Радостно и тяжко бил большой тверской колокол, и толпы горожан осыпали смоленскую дорогу, по которой ехал в город князь Александр. И Фёдор, поддерживающий под локоть слабую ещё бабу Анну, глядя со стрельницы на приближающийся издалека поезд, весь исходил ликованьем и гордостью. Это была его встреча, его затея! Его думою тысячи горожан ныне встречают батюшку, и дядя Константин, на тонконогом, арабских кровей, жеребце, встречает брата за воротами города. Они победят! Должны победить! И Тверь, и великий стол владимирский - всё будет снова у них, в их роду! И пусть сейчас Александр едет только затем, чтобы с ним, Фёдором, воротить во Псков, но теперь уже, после этой встречи, батюшка не отступит, не посмеет отступить от задуманного!