Иван Кондарев

Костадин поднялся по лестнице, но, войдя в гостиную, от удивления забыл даже поздороваться с матерью и Манолом, которые сидели за столом. Стены гостиной были окрашены в светло-зеленый цвет с бронзовым накатом, сверкавшим, словно рой золотых пчел, двери — в цвет слоновой кости, и вся обстановка сменена. Маленький миндер сдвинут в угол, на его месте — цветочницы с горшками аспарагуса, а сам миндер застлан кретоновым покрывалом с соломенно-желтыми и зелеными полосками. Большого шкафа как не бывало, а в глубине комнаты кокетливо сверкал полировкой ореховый буфет. Даже на полу была постлана новая шерстяная черга.

— Что вы сделали? Что это за мебель? — воскликнул Костадин.

— Почему ты не здороваешься с нами, а входишь в дом, как турок? — сказал Манол. Он курил сигарету, наклонившись над столом, где стояли чашки из-под выпитого кофе.

Мать шмыгнула носом, но промолчала, продолжая вязать чулок.

— Когда вы заказали этот буфет и кто за него платил? Чей он? — Костадин продолжал стоять, как столб.

— Как кто? Я дал деньги твоей жене. Не вечно же жить среди рухляди, доставшейся от деда и бабки!

Костадин вскипел. Все было сделано за его спиной с помощью Манола ради гостей, чтобы Христина могла форсить перед этими пустыми бабенками! Комната, в которой он вырос, чье убранство было ему так мило, теперь отталкивала его. А куда девался шкаф, в котором он держал свое охотничье снаряжение?

— Не кричи. Если тебе так дорого твое барахло, забирай его себе в комнату! Подумаешь, экое дело! — сказал Манол.

Но Костадин уже не мог совладать с собой. Когда он увидел брата с матерью вдвоем, он понял, что они говорили или о мельнице, или еще о чем-то, что от него скрывают, и это еще больше распалило в нем гнев.

Где Христина? Снова в гостях? Нет, он уйдет из этого дома и снимет себе где-нибудь жилье. Здесь у него уже не будет жизни. Как смеют они всегда ставить его перед свершившимся фактом? И до каких пор Манол будет поощрять глупые выходки его жены, когда наконец перестанет вмешиваться в их семейную жизнь?

Он кричал и не слышал, что ему говорят. Сознавал, что говорит не то, что надо, придирается к мелочам, но ничего не мог с собой поделать. То, что Христина снова где-то в гостях, его просто взбесило. Он стукнул кулаком по столу и помчался по лестнице вниз, словно хотел убежать подальше от этой противной комнаты… Войдя в кухню, он приказал батрачке отнести котел с теплой водой в баню. Напрасно мать пыталась его успокоить. Он ее обругал и пошел мыться.

Продрогну в в нетопленой бане, он вошел к себе в спальню и тут тоже обнаружил перемены. Тканые занавески были заменены вышитыми перкалевыми портьерами, и свет в комнате был мутно-белый, так что спальня казалась какой-то оголенной; на полу у кровати лежал котле не кий коврик, купленный в его отсутствие. Казалось, злой дух уничтожал в доме все, что он любил и к чему был привязан. Костадин переоделся, лег в свою холостяцкую постель, укрылся одеялом и погрузился в мрачные думы. Может, он заболевает? Или его душа уже давно больна, и до такой степени, что он не может нормально воспринимать мир?.. Он слышал веселые голоса молодежи, доносившиеся из казино, шаги прохожих на тротуаре, громыханье повозок, далекие и близкие звуки и чем больше предавался грустным размышлениям, тем больше усиливалось ощущение, что он всеми покинут и все связи с прошлым порваны.

16

Накануне вечером перед сном они снова поссорились. Среди ночи Костадин проснулся весь в поту. Сквозь тканые занавески, которые Христина снова повесила, чтоб угодить ему, процеживался свет луны; тень от них, разделенная светлой полосой, лежала на потолке.

Ему приснилось, что ранней зарею он пашет на двух буйволах бескрайнее поле. Луна заливает все вокруг медовым светом и окрашивает багрянцем блестящие валуны, а со зловещего неба глядят синие, как стекляшки, немигающие звезды. Он изо всех сил нажимает на сошники, пласты отваливаются с глухим ропотом, земля жирная и черная, как деготь, и он спрашивает себя, чего это он встал так рано и почему пашет это чужое поле без конца и края. Он хотел оглядеть его и не смог, потому что горизонт исчез в непроглядном мраке. Этот мрак был осязаемый и липкий, вызывал в нем страх и отвращение, так же как и один из буйволов, потому что в этом буйволе было нечто, связывающее его непонятным образом с мраком. Буйвол шел, задрав вверх голову, словно готовился к бою, глядел вдаль и без всяких усилий тащил за собой плуг. Вдруг он выпрягся из ярма, обернулся и заговорил. Сказал что-то неясное, но Костадин все же понял его, — он сказал, что рассвета не будет. Тогда Костадин поднял палку, чтобы его ударить. Буйвол поджал передние ноги, и рога его сверкнули, медно-красные и страшные…

Костадин попытался истолковать этот сон. Он все еще дрожал и теперь припомнил, что пахал в чистой белой рубашке, не ощущая холода… Буйвол и белая рубашка — не означали ли они зло, а бескрайнее поле — его жизнь, обреченную на вечную работу в поле; «рассвета не будет» — неужели никогда не наладятся его отношения с близкими?