Иван Кондарев

Прислушиваясь по ночам, не крадется ли этот разбойник, Лазо, чтоб поджечь сторожку, а днем затесывая колья или поправляя проволоку на террасах виноградника, он разговаривал со своим будущим сыном и так ясно представлял его себе, что образ ребенка стал поразительно живым. На самом деле он представлял себя, обращался к своей измученной душе и не замечал, что разговаривает вслух сам с собой, как сейчас…

Подъехав к мостику, он услышал ритмичный стук мельницы — словно пульс железного сердца; в тишине окрестностей удары эти звучали угрожающе и злобно. Леса за рекой, рощица над мельницей, посеревшее жнивье в лощинах, где, словно старые кости, белели камни, желтые кукурузные поля у излучины реки и горы печально вслушивались в эти звуки. Костадин снова впал в знакомое состояние, в последнее время угнетавшее его, когда ему казалось, что он живет в мучительно чуждом ему мире. Будто бы дол го-долго спал, пробудился среди чего-то враждебного и нить, связывавшая его теперешнюю жизнь с прошлой, оборвалась. Он беспокойно привстал в стременах, почувствовав неудержимое желание увидеть мельницу. Свернув на тропинку, он поехал к реке, понимая, что едет туда от неосознанного порыва схватиться с братом.

На этой мельнице он был всего два раза — в июле и в конце августа, когда подводили здание под крышу; теперь ему хотелось увидеть, как она работает и что собой представляет. В сущности, такие же мельницы он видел в Добрудже во время войны, но к ней его тянуло не только простое любопытство. Мельница была делом рук Манола, и Костадин хотел увериться в нужности и качестве этого дела, чтоб проверить еще раз, кто из них прав. Он жалел коня, который спотыкался о камни и расплескивал лужи на прибрежную гальку, но продолжал ехать по оголившемуся руслу. Когда он выбрался к широкому изгибу под самым селом и увидел издалека красное неоштукатуренное здание, оно показалось ему таким ничтожным, похожим на громадного клопа в тени дубовой рощи.

Перебравшись на другой берег, на сочный лужок, конь фыркнул от удовольствия и быстро понес его вперед. Кирпичный фасад теперь казался выше; в окнах, как кошачьи глаза, светились электрические лампы, прежнее жалкое впечатление исчезло, а когда, спешившись у дверей мельницы, он вошел внутрь, где все сотрясалось, вертелось, гудело, невольно отшатнулся, охваченный удивлением и завистью к Манолу. Волна горячего воздуха, напоенного запахом смолотой пшеницы, обдала его лицо. Казалось невероятным, что творец и хозяин этого чудища тот самый Манол, к которому он не испытывал доверия.

Какой-то крестьянин, стоя над трансмиссией, возле груды мешков, показывал на что-то другим помольцам, глазевшим на потолок. Войдя, Костадин спросил, тут ли его брат. Крестьянин почтительно посторонился.

— Был, был он здесь, но теперь, пожалуй, уже ушел. Вон машинист, спроси его, он знает, — сказал крестьянин.

Из недостроенной конторки, обшитой снаружи сосновыми досками, вышел молодой человек в сбитой на затылок кепке, с серыми насмешливыми глазами. В руках у него был смазанный железный клин.

— Полчаса назад уехал в пролетке. Приехал сюда с адвокатом, снова поссорился с вашей дойной коровой — и привет! — сказал он, размахивая железякой. Его пухлая верхняя губа насмешливо вздернулась.

— Что за дойная корова?

— Да этот старый олух, компаньон ваш, — пренебрежительно ответил парень.

— Ты бы попридержал язык! — прикрикнул на него Костадин, оторопев от нахального ответа.

«— Я своему языку еще не подыскал хозяина. — Машинист передернул плечами, словно хотел сказать: «Ха, смотри, какой нашелся!» — и ушел в глубь мельницы.

Кровь ударила в голову Костадину, но, вспомнив, с каким трудом брат нашел машиниста, он с потемневшими от гнева глазами вышел из здания и вскочил на коня. Взять бы за шиворот этого балбеса и под зад пинком с мельницы! Но разве это он виноват? Виноват Манол. И Яковцы, и весь город знают, как околпачил он Миря на. Коли обманываешь, тебя перестают уважать и начинают ненавидеть… Но Манол гнет свое, как тот глухой, что слышит один барабан… Мельница — это зло, хорошего от нее не жди. Неприятностей еще с нею не оберешься! Если этот дурак не согласится продать участок, Манол предъявит исполнительный лист на те суммы, которые выплатил банку, и продаст Миряна с торгов со всеми его потрохами. Так устроен этот мир: только покажись овца, и волки уже тут как тут. Что же теперь делать? Уйти в сторону? Как уйти, куда?

Пресловутое ощущение враждебности мира снова охватило Костадина, и он не мог избавиться от мыслей об этом до самого города.

И в доме произошла какая-то перемена за время его отсутствия. Он понял это, как только увидел старательно выметенный, опустевший двор, смущенного Янаки, который встретил его и взял коня. Тишина его удивила, и Костадин спросил, где все семейство.

— Наверху, бай Коста. И бай Манол наверху. Только что вернулся с мельницы. А сестрица ваша Райна уехала…