Иван Кондарев

«Почему я медлю, чего я жду? Этот тип, да и наши встали мне поперек дороги!» — Он сокрушенно вздохнул, вспомнив о препятствиях, которые терзали его и мешали пойти с предложением к родителям Христины.

Угнетало сомнение, не было ли у Христины «чего — нибудь такого», связавшего ее с Кондаревым. Чтобы отмести тяжкие подозрения, Костадин перебирал в памяти все взгляды, слова и недомолвки между Кондаревым и Христиной во время их встречи в саду. «Если между ними было что-нибудь, она бы не держалась так с ним», — размышлял он.

Другой помехой были мать и брат. Старуха непременно заупрямится и всполошит весь дом, а Манол, если даже сам не будет против, не станет ей перечить. А если рассоришься с матерью и братом, как тогда ввести молодую жену в родной дом, каково ей там будет? Костадин понимал, что без согласия хотя бы брата свадьба невозможна. Но прежде всего нужно выяснить отношения с Христиной. Вот уже несколько дней он искал повода встретиться с нею, но она не выходила из дому. Райна сказала, что Христина захворала. На сестру он уже не рассчитывал. Каждый раз, когда он расспрашивал ее о Христине, она выходила из себя.

В душе он не винил Райну, сознавая, что неприлично превращать свою сестру в сваху. Райна потеряла интерес даже к заказанным коврам. Костадин рассчитывал заехать на днях за ними и, воспользовавшись случаем, повидаться с Христиной. Чем больше тускнели воспоминания о мимолетных взглядах и таяла уверенность в том, что он ей нравится, тем нетерпеливее становился он, мечтая о новой встрече.

Выехав из города, Костадин свернул на круто поднимающийся проселок, ведущий в поросшие дубовым лесом горы, вершины которых блестели сухим металлическим блеском в лучах рассвета. Небо сияло радостными шелковисто-розовыми тонами. Прозрачные облачка сверкали в лучах восходящего солнца. На юге вздымались нежно — голубые складки Балкан, чьи зарумянившиеся вершины тянулись к ясному небу. Между ними и холмами на севере простиралось волнистое поле, прорезанное долинами двух речек. Тысячи птичьих голосов славили приход нового дня. Над всадником кружила бабочка. Из леса, описав красивую дугу, вылетел голубь.

Рождение нового дня наполнило Костадина умилением. Отступили прочь семейные дрязги. Земля для Костадина была всем. От нее исходили радость и покой, она придавала силу и покоряла своей красотой и тайнами.

Когда первые лучи озарили горные вершины, он уже скакал по отлогому косогору, среди овса и высокой ржи. Слева показалась Усойна; ее отроги блестели, как старые кости, зубчатый гребень величественно врезался в небо. Справа, за низиной, где протекала речка, синели виноградники с разбросанными там и сям в тени вязов и орехов сторожками.

Костадин вспомнил, что виноградник бондаря выходит на дорогу, и решил на обратном пути проехать мимо него, надеясь увидеть кого-нибудь из родных Христины и справиться о ее здоровье.

Через полчаса он уже спускался в долину речки Веселины. Все вокруг дышало свежестью и благодатью, чистое и нарядное, не в пример городу. Казалось, в этом краю царила извечная идиллия, над которой время было не властно.

Эти места были близки и дороги Костадину. В ближайшей деревушке родился отец и до сих пор жила младшая тетка. Он вспомнил местные предания, от которых веяло суровостью старины, и песни, которые старый Джупун напевал ему в детстве.

Спустившись в долину, он спешился и, ведя лошадь на поводу, пошел осматривать хлеба. В пшенице попадалась рожь, и это раздражало его. Как он ни убеждал, горцы каждый год высевали смесь. На другом участке, подмытом в нижней части рекой, была посеяна, вопреки уговору, кукуруза, а не овес. Это повторялось из года в год, потому что испольщики руководствовались только собственными интересами.

До обеда он обошел все участки и по размякшей дороге въехал в деревню. Деревянные галерейки, старинные решетки на окнах, толстенные бревна говорили о том, что дома построены лет триста-четыреста назад, когда вокруг стоял вековой дубовый лес.

Костадин остановился перед широкими воротами одного из домов. Во дворе залаяла собака, детский голос спросил:

— Кто там?

— Дедушка Кынчо дома?

— Нет его.

— А отец? Позови кого-нибудь из ваших.

Немного погодя калитка в воротах отворилась и из нее вышла круглолицая светлоглазая крестьянка.

— Добро пожаловать, входи! Милчо, отвори-ка ворота дяде Косте, — сказала она звучным голосом и тряхнула головой, поправляя косы. — Отец уехал на мельницу в Яковцы, а Йордан в общине. Больше некому тебя встретить.

— Я не буду заходить. Койка. Заехал посмотреть поля и спросить, когда начнете жать. Через два-три дня пора убирать ячмень, — сказал Костадин, склоняясь с седла, чтобы поздороваться с крестьянкой.

— Отец уже стар, куда ему работать! Йордан пропадает в своей окаянной общине, а деверь хворает. Ума не приложу, как справимся.

— Уж если и вы стали жаловаться, что делать другим?

— У кого что болит, тот про то и говорит, Костадин. С тех пор как Пырвана убили на войне, а Донка вышла замуж, еле сводим концы с концами. Да все равно, коль и замешкаемся малость, соберем и наше и ваше.