Иван Сусанин

— Эти суда могут и по морю плавать… Господи! Оглянись, Иванка!

К крутояру во всю прыть скакала тройка с возком. Иванка ахнул, спрыгнул с телеги, и, не давая себе отчета в том, что может погибнуть, кинулся встречу коням.

Знать, и впрямь есть Бог на свете. В каких-то трех саженях до обрыва он повис на кореннике, и всем своим могучим телом остановил тройку. В тот же миг он оказался в кольце растерявших прислужников.

Из возка, с трясущимися руками и искаженным от страха лицом, вышел владыка и на ватных ногах подошел к своему спасителю. У Давыда даже голос изменился: стал хриплым и прерывистым.

— Экая напасть…Да как же оное?.. Спас ты меня, сыне.

Иванка и сам еще не мог до конца понять, какая сила сдернула его с телеги и бросила к тройке, несущейся к своей погибели и смерти хозяина возка.

«Какой-то богатый поп», — подумалось ему, ибо перед ним стоял тучный священник в митре, мантии и с большим серебряным крестом поверх груди, усеянном дорогими самоцветами.

Владыка подошел к самому краю обрыва, глянул вниз и размашисто сотворил крестное знамение. Да тут и костей не соберешь. Сего мирянина надо озолотить.

— Как тебя звать, сын мой?

— Иванкой.

— Из людей посадских?

— Крестьянин я, батюшка.

Зятя слегка подтолкнул Слота.

— То — архиепископ Давыд, наш владыка. Поклонись святителю.

Иванка поклонился в пояс. И тут только владыка окончательно пришел в себя. Он кинул злой взгляд на оробевших прислужников.

— Куда смотрели, нечестивцы? Предам анафеме[75], в темницах сгною!..

Долго бушевал владыка, а когда увидел, что к возку со всех сторон стекаются ярославцы, умерил пыл: нельзя забывать о своем духовном сане и благочестии.

Вновь ступил к своему спасителю.

— Далече ли крестьянствуешь, сын мой, и кто твой володетель?

— В Курбе, владыка, у помещика Нила Котыгина.

— Бедствует Нил Егорыч в бывшей вотчине князя Курбского.

Лицо владыки подернулось хмурью, но тотчас вновь обрело дружелюбный вид. Он глянул на парня испытующими глазами. Силен, проворен и храбрости ему не занимать. Жизнью своей рисковал, однако не устрашился: кони его могли под обрыв снести. Зело отважный детина! Вот такого бы к себе в оберегатели. А что? По всем статьям подходит.

— Награжу тебя, сын мой.

Иванка оторопел: владыка протянул ему пять рублей серебром. Таких деньжищ он сроду не видывал.

— Много, святый отче… Эко дело — лошаденок придержал.

Толпа, уже проведавшая в чем дело, рассмеялась:

— Дают — бери, бьют — беги. Да ты, паря, не того стоишь. Бери! После Бога — деньги первые. Есть в мошне — будет и в квашне.

Слота улыбнулся: ярославские мужики бойкие, на язычок острые; таким палец в рот не клади.

— Тут тебе, сын мой, и на пожилое, и на прокорм с избытком. Пожилое можешь Котыгину отдать — и ступай-ка к новому володетелю, у коего ты и горюшка ведать не будешь.

— Это к кому же, святый отче?

— Далеко ходить не надо, сын мой. Я б за твой подвиг с превеликой охотой в епархию взял, и не пашню орать, а при себе держать, дабы оберегал меня от всяких напастей.

Толпа замерла. Повезло же парню! Владыка, никак, своего избавителя в телохранители берет. Станет ходить в бархате, пить и есть с золотого блюда.

Но Иванка в серьезных делах поспешать не любил, сказался уклончиво:

— Благодарствую, владыка. Жена и мать у меня, да и покумекать надо.

— Не тороплю, сын мой. Но коль надумаешь, мой владычный двор тебе каждый укажет.

Архиепископ перекрестил Иванку и направился в возок.

— А медведь-то где? — вспомнила толпа.

* * *

В сей злополучный день челядинец князя Мышецкого, присматривающий за железной клеткой медведя, забыл как следует задвинуть на решетке засов, и преспокойно удалился в холопий подклет, ибо надвигался обеденный час, после коего (опять-таки по стародавнему обычаю) все русские люди, от царя до самого захудалого слуги, валились спать. Даже купцы, коим каждая минута дорога, закрывали на торговых площадях лавки, и уходили на два часа почивать. Нарушение этого обычая вызывало всеобщее осуждение, как проявление неуважения к заветам предков. По дворам, улицам, слободам точно Костлявая с косой прошла. Одни лишь бродячие псы бегали по обезлюдевшим местам.

Недоглядом челядина и обеденным сном, и воспользовался медведь. Вначале он побродил по двору, затем взобрался на старую суковатую яблоню, а с нее уже перекинулся через тын. Удивляясь опустевшему городу, Косолапый побрел по улицам и слободам, пока не наткнулся на возок архиепископа…

Дворовые люди Мышецкого спохватились медведя лишь тогда, когда тот, распугивая проснувшихся людей, вышел из Кондаковской слободы и торопко побежал к заветному лесу. Теперь в самую глухомань уйдет, Михайла Потапыч!

А упустивший медведя дворовый, был нещадно бит кнутом.

Глава 14

ВАСИЛИЙ КОНДАК

Архиепископ Давыд, оглядев окраинную Кондаковскую слободу, указал немчину Горсею поставить божницу «близ притока, иже нисходит к реке Которосли; место бо сие удобно, яко не есть безлюдно, и проходит зде путь ко граду Угличу». Отписал то в грамоте и велел немчину идти с ней к воеводе Мышецкому.