Ивушка неплакучая

Штопалиха запрокинула голову и долго рассматривала Пишку. На нее смотрели два совершенно одинаковых глаза. Только один из них жил, подмигивал, подмаргивал, как всегда, дерзко и загадочно, а другой хранил полнейшую неподвижность, как бы давал Пишкиному собеседнику хорошенько рассмотреть себя, узнать наконец, каким бы должен быть Пишкин глаз без этого вечного подмаргивания и подмигивания, без постоянной загадочной усмешки. Оттого, что сработанный каким-то неизвестным саратовским умельцем глаз находился в статичном, раз и навсегда заданном ему положении, что веко почему-то не прикрывало его, он казался немного крупнее своего живого соседа. Потому, наверное, Штопалиха и не могла долго любоваться Пишкиным приобретением, быстро отвела свои глаза, призналась, хоть немного и обидной для гостя, однако ж с полнейшей откровенностью:

— Что это он у тебя так таращится? С одним-то глазом ты, Пишка, для нас был милее.

— Так уж и милее! — усомнился Пишка. — Привыкли к одному глазу, теперь привыкнете и ко второму.

— Можа, и привыкнем когда, — не стала перечить ему хозяйка. — Поднести, что ли? Радость-то у нас какая!

— Да я и пришел затем, чтоб поздравить. Как услышал от Авдея про это самое, так и сюда…

Штопалиха снова ушла в чулан, а Пишка, воспользовавшись моментом, пробрался в Наденкину светелку и стал внимательно рассматривать себя в зеркало. В эту минуту и живой его глаз перестал прижмуриваться, мигать и сравнялся по размеру со своим сводным искусственным братцем, что и дало их владельцу право заключить:

— Брешет, старая. Глаз как глаз. Хоть сейчас в торг-син. Жаль, что его сейчас нету. А то бы… — Заслышав шаги вернувшейся из чулана хозяйки, быстро вышел к ней и, не моргнув даже живым своим глазом, соврал: — Наденкин портрет разглядывал. Красавица она у тебя, скажу, писаная. Таких, Дивеевна, не то что в Завидове, во всей Саратовской области не сыскать. Ну и девка! И в кого она у тебя такая!

— Как это в кого?! — осерчала Штопалиха. — В покойного отца. Аль ты забыл Митрия-то моего! Первый красавец был на селе. Да и я в молодости…

— Это верно! — немедленно согласился Пишка. — Что отец у Наденки, что мать… Есть у кого взять красоты! — Пишка говорил, а ястребиное его око уже вонзилось в стакан с самогоном, только что водворенный Штопалихою на стол; гость находил, что сосуд этот мог бы быть и пообъемистей, поскольку поздравитель был самый первый.

Авдотья Степановна вернулась домой вовремя. Опоздай она хоть на полчаса, могла бы и не застать сына дома, потому как длительное ее отсутствие сильно встревожило его. Мысль, совершенно ясная и трезвая, которая почему-то не пришла к нему раньше, хотя, по логике вещей, должна была бы прийти в первую очередь, — мысль о том, что Наценка, может быть, вовсе не собирается замуж или собирается, но не обязательно за него, Авдея, что у нее мог быть другой в виду, — мысль эта, придя в голову, сперва лишь чуть озадачила его, потом стала крепнуть, овладевать им все сильнее и уж готова была перерасти в убеждение, что так оно и есть все, что задуманное им предприятие построено на песке, что можно еще все поправить, если сейчас же пойти в бригаду и помириться с Феней. Глянув раз и два в окно и не увидев матери, которой пора бы давно прийти, он потянулся было за фуражкой, но тут объявился со своим новым глазом Пишка. Авдей, не зная почему, но сразу же сообщил ему о своем намерении жениться на Скворцовой и о том, что послал к Штопалихе за сваху свою мать и что вот теперь ждет, что принесет она ему.

— Как ты думаешь, Епифан, Наценка согласится? Не устарел я для нее? Может, у нее уже есть жених?

Пишка понял, что на все эти вопросы должен дать ответы, вполне устраивающие вопрошающего, а потому категорически заверил, что Наценка не только согласится, но будет без ума от радости, что это даже очень хорошо, что муж окажется несколькими годами старше своей жены (такой надежней, больше самостоятельности в нем), что никакого другого жениха, это уже точно знает Пишка, у Наденки нету и что, стало быть, дело Авдеево в шляпе и тревожиться ему нечего, а посему с него, Авдея, причитается.

Получив положенное ему вознаграждение, Пишка быстро распрощался с молодым хозяином и чуть ли не на рысях отправился к Штопалихе, радуясь в душе тому, что вернулся из города в самый аж раз, что теперь его ожидает веселенькая неделька. Но не одна только свадебная заваруха, в которую он непременно попадет, сейчас бодрила его дух. Наконец появилась великолепная возможность позлорадствовать, поликовать, поиздеваться над Фенькой Угрюмовой, виноватой перед ним, Пишкою, уже одним тем, что она была сестрою Павлика, что одного с ним семени.

— Так ей и надо! Молодец Надюха! — говорил он, прибавляя шагу и все более оживляясь.