Ивушка неплакучая

— Семен, зачем вы это? Совсем испортите мне сына. Вот уедете скоро, что я с ним буду делать? — Она с трудом отдирала ребенка от лейтенанта и относила, брыкающегося и ревущего, в другую комнату, под присмотр Кати. Выйдя, опять же строго наказывала: — Больше не берите его с собой на занятия. А то сердиться буду. — Говорила так, а сама чувствовала, что говорит неправду: видя, как ее сын все больше и больше привязывается к лейтенанту, она и сама была счастлива безмерно, и тревожило и пугало ее только то, что все скоро закончится, закончится для нее, для сына, для ее матери, поскольку предстоит разлука и с Гришей.

В первых числах мая произошло событие, на время отвлекшее Феню от собственных ее забот.

Маша Соловьева допахивала у Нравикова пруда клин, оставшийся от зяби. Бригадир Тишка время от времени выходил на крыльцо будки, точно командир с наблюдательного пункта, осматривал поля, по которым медленно и редко туда-сюда ползали старые тракторы. «Ну, у Фени и Огешки все, кажись, в порядке. У Насти — тоже, — ¹ бормотал он себе под нос, — и Машуха ноне должна прикончить свой клин». В очередной свой выход он приметил, что машина Соловьевой стоит на одном месте и трактористки ни на сиденье, ни рядом с трактором что-то не видать. «Опять поломка. Подшипники, знать, поплавила, негодная баба. Никогда вовремя недоглядит. Где мне те-перя их взять?» — горестно подумал он и нехотя побрел к Машиному трактору. Однако Соловьевой рядом с машиной не оказалось, мотор работал на малых оборотах. «Похоже, спит вон в той соломенной куче», — решил Тишка и быстро направился туда. Но в каких-нибудь десяти шагах от прошлогодней копны был остановлен испуганным криком:

— Не подходи! Прочь отсюда!

Ничего не поняв толком, Тишка сделал еще несколько шагов и тут увидел, как Маша, схватив какой-то сверток, кинулась за копну. И теперь только послышался ре-беночий писк, заставивший Тишку сообразить наконец, что тут могло быть.

— Что ж ты никому не сказала, глупая? Не позвала никого?

— Одна грешила, одна и… ах какое твое дело? Ступай отсюда, Тиша. Одна управлюсь. А хочешь — Фене скажи, боле никому. Одной Фене, слышь!

В полдень Феня привезла подругу с новорожденным в Завидово, а наутро Машуха была уже опять на поле, на своем тракторе.

— Ты с ума сошла! — удивилась и одновременно страшно разозлилась Феня. — Сейчас же домой!

— Как бы не так. А кто пахать за меня будет? О ребенке моем не кручинься. Бабушка Фекла доглядит пока, а в обед схожу покормлю его. Только и делов. Иди, иди к своему трактору, Фенюха, и не делай такого лица. Ничего со мной не случится. А коль случится — не велика беда. Иди, иди. — Уже вдогонку крикнула: — Вечор приходи со своим лейтенантом! На крестины. Слышишь, Фенюха? Обязательно приходите!

В конце мая на селе был большой праздник. В Завидово приехало чуть ли не все районное начальство во главе со Знобиным, еще несколько дней назад из уральского города был доставлен новенький танк Т-34, и теперь грозная машина стояла против сельсовета на зеленой лужайке, и на приплюснутой, отсвечивающей сизиной башне красовалась видная издалека надпись: «Красный зави-довец»; такие же надписи, сделанные уже самими зави-довцами, были и по бокам, на бронированных щитах, и на груди танка, и даже на длинном, чуть приподнятом стволе орудия.

В назначенный день все собрались на площади против сельского Совета. На танковой башне, как на трибуне, стоял сухонький Федор Федорович и произносил речь. Экипаж машины выстроился против танка в ожидании конца митинга.

— Пожелаем же «Красному завидовцу» дойти до Берлина и раздавить там последнего гитлеровца! Ура, товарищи!

Площадь огласилась громкими ответными криками «ура». Федор Федорович быстро соскочил с танка. Военные оживились и, не успели люди заметить, как это все произошло, оказались уже внутри машины. Взревел двигатель, позади вырвались густые и черные клубы дыма, и танк, качнувшись, взял с места и стремительно двинулся вдоль улицы. Толпа мальчишек устремилась за ним.

Завидовцы с праздничными, ликующими лицами стояли на площади и долго еще глядели вслед удаляющемуся танку. Их танку!

— В добрый час, — тихо сказал дядя Коля.

— В добрый час, в добрый час, — послышалось в толпе.

А на другой день покидал Завидово и стрелковый полк. В нардоме проходил вечер прощания селян с защитниками Сталинграда. Он закончился к полуночи, как раз к солдатскому отбою.

Феня возвращалась домой одна, но на полпути ее догнал лейтенант. Сначала шел молча, долго подлаживаясь под ее короткий и частый шаг, потом взял под руку. Феня поглядела на него, но ничего не сказала и не попыталась высвободиться. Она уходила из нардома одна, и до этого они ни о чем не договаривались, но Феня знала, что лейтенант догонит ее, будет сначала идти тихо, потом робко, неловко возьмет под руку… Все так и произошло. И не он, а она первой свернула на тропу, которая вела отнюдь не в угрюмовский дом. Они долго ходили взад и вперед по лесной дороге, осыпаемые отовсюду горячей и сочной соловьиной трелью. Лейтенант все хотел заговорить, но Феня просила: