Из дневников и рабочих тетрадей

Казалось бы, далекое, забытое, никому не интересное (как писал Ю. В. «никому ничего не надо»), но сквозь эти записи прорастали и трагические, и щемящие страницы романа «Старик», романа о великой любви и великой ненависти.

Ростов взяли на один день белые, когда юноша Павлик Летунов оказывается в доме родителей любимой женщины, и она здесь – после тифа. На улице деникинцы несут старое, царских времен, знамя. А она – жена красного комкора Мигулина, и сам Павел Летунов с красными...

«А потом вот что: спустя год. Ростов, дом на Садовой, какая-то нелепая, холодная, полутемная зала нежилого вида, стекла выбиты, кое-как закрыты фанерой, а на улице мороз небывалый для здешних мест, и я стою перед дверью в соседнюю комнату, откуда должна появиться Ася...»

Павел Абрамович прожил нелегкую жизнь. Был арестован; из недр ГУЛАГа его вымолила мать Т. А. Словатинская. Она была знакома со Сталиным очень близко, он даже одно время скрывался в ее квартире на Васильевском острове.

Я видела дом, где жила Татьяна Александровна с детьми Павлом и Женей – будущей матерью Юры.

Приехала в Ленинград, где Юра был на каком-то совещании. Мы пошли на Васильевский остров, и он показал мне этот дом. Помню ледяной ветер в гавани и как Юра закрыл меня спиной. Помню какой-то затрапезный ресторанчик под названием «Якорь», Юрин рассказ о девочке по имени Оля (кажется, Мордвинова), в которую был влюблен гимназист Павлик Лурье.

В романе «Старик» он назовет ее Асей, потому что так звали жену Б. Думенко, одного из прототипов героя романа – С. Мигулина.

– Вот здесь горели огромные костры, – сказал он мне на Большом проспекте.

Все наши блуждания в промозглом городе были связаны с замыслом будущего романа.

В то время в нем жили три истории: «Другая жизнь», «Дом на набережной» и «Старик».

Юра очень хотел поехать в Сиверскую, где когда-то проводили лето его отец, мать, бабушка и дядя Павел. Но времени не хватило.

Я жила у друзей на Пряжке, и каждый раз, провожая меня, он вспоминал что-нибудь из Блока.

Русскую поэзию он любил и знал отлично. Часто вспоминал строки Пушкина, Ходасевича, Саши Черного... А тогда, конечно, Блока.

Запомнилось: «Нет, не эти дни мы ждали, а грядущие года...» и еще: «Простим угрюмство, ведь не это сокрытый движитель его...»

– Ты будешь мне прощать угрюмство? Дай честное благородное слово, что будешь.

Я дала. Но никогда не знала его угрюмым. Печальным – да, жестким – тоже, а вот угрюмым – никогда.

Запись в дневнике

15 сентября 74 года