Из дневников и рабочих тетрадей

Шестидесятые – годы, именем которых было названо литературное движение, к которому причисляют и Трифонова. Впрочем, записывают и в семидесятники. Вспомнилась смешная история. Но она относится к годам восьмидесятым, когда вдруг заговорили о «литературе нравственного начала». Юрий очень веселился по этому поводу и однажды после какого-то пленума, где его упоминали как писателя направления нравственного, составил прошение, адресованное правлению Союза писателей. Текст примерно такой: «Прошу перевести меня из литературы «быта» в литературу «нравственности». С уважением, Юрий Трифонов». Прошение было передано по назначению. Ответа не последовало.

Так вот шестидесятые.

Что происходило в его жизни. Ничего особенного, если посмотреть на факты жизни внешней. В 1958 году жена организовала обмен квартиры, и семья переехала по новому адресу: улица Георгиу Дежа, дом 8, квартира 11. Это одна из бывших Песчаных, сейчас, кажется, вновь Песчаная. Ральф Шредер – один из самых близких Юре людей, однажды сказал: «Какие здесь вокруг противные названия улиц – Ульбрихта, Дежа...» Ральфа можно понять – он отсидел при Ульбрихте несколько лет в одиночке как диссидент.

Квартира была на последнем этаже, под крышей. Летом в ней жарко, зимой холодно. Одна из наших американских приятельниц пояснила: «В таких квартирах в Америке живут неудачники». Ю. В. и был таковым в те годы. Перебивался случайными заработками, брал деньги в долг у друзей (особенно щедр был Алексей Арбузов[77] ), писал сценарии для фильмов о спорте, переводил по подстрочникам. А это вот что. В те времена начальники в республиках хотели быть еще и писателями. Особенно идеологические начальники. Их романы и поэмы «переводились» сначала дословно, а затем снова «переводили» уже на литературный русский. Зачастую приходилось попросту писать наново, так беспомощны были эти «творения». Хотя не всегда. Встречались и по-настоящему талантливые люди, но... редко. Ю. В. переводил с киргизского, с туркменского, но деньги это давало небольшие.

Конечно, переезд на другую квартиру всколыхнул надежды на новую жизнь. Старая не очень ладилась. У Нины Нелиной наступили трудные времена, она больше не пела в Большом театре, а работала в Москонцерте. Эти было совсем иное: холодные электрички, концерты в воинских частях. Нина тяжело переживала новое состояние, но и жить вместе становилось все труднее. Юрий Казаков рассказывал мне, как однажды она в гневе выбросила в окно уникальную игру ма-джонг. Ей показалось, что оба Юры (ее муж и Казаков) слишком долго засиделись за «идиотским занятием». Они побежали вниз, шел дождь, они ползали в темноте по мокрому асфальту, отыскивая драгоценные инкрустированные кости. «Эту игру привез отец из Китая», – сказал Юрий, а Казаков ответил что-то вроде: «Я бы не простил».

А Ю. В. простил. Он любил Нину, жалел, понимал трудное состояние ее души. Его самого «Знамя» терзало доделками, переделками в романе «Утоление жажды». Нина хотела жить за городом. Купили в рассрочку недостроенный дом в писательском поселке на Пахре, и Нина с увлечением занялась строительством: доски, рубероид, рабочие, счета, накладные...

Все это было не ее, но Ю. В. молчал: хоть какая-то отдушина. Витя Фогельсон[78] и его жена, актриса театра «Современник» Лиля Толмачева, рассказывали мне, что как-то приехали в гости на дачу и вместо прежней Нины увидели женщину, которая могла говорить только о штукатурке, масляной краске, плутоватости рабочих. Ю. В. потихоньку начинал ненавидеть дачу и все больше времени проводил в Москве. В Москве был письменный стол (а ведь, кроме письменного стола и книг, ему, по сути, больше ничего не было нужно), в Москве – друзья. Он умел и любил дружить. Самым близким в те времена был Александр Гладков. В Москве ждала работа. Не рассказы для газеты «Советский спорт», не сценарии документальных фильмов о спорте, не «переводы» по подстрочнику, а толстые тетради в клеенчатых обложках. Дневники и рабочие тетради.

Их очень много, особенно тех, что относятся к «глухим» шестидесятым. В одних – записи о прочитанных книгах, в других – анализ истории страны и истории революции, в третьих – записи бесед с разными людьми. Он одновременно подготавливал себя и к роману о «сером доме» (Доме на набережной), где прошло его детство, а это требовало размышлений (надо было понять причины того, что произошло в тридцать седьмом году), и к роману о революции. А тут уж и вовсе нужны были «археологические раскопки». Ю. В. начал издалека, от Бакунина и Герцена, от Нечаева и Лопатина.