Из глубины

Но затем я уловил звук, отличающийся от агонизирующего плеска выброшенной из воды рыбы, звук, который становился все громче. На этот раз не могло быть сомнения в том, что это — кровожадное чавканье и хруст отвратительных ненасытных челюстей. Я понял, что вскоре огромные лягушки по следу рыбы вернутся ко мне!

Не дожидаясь этого, я как можно тише и быстрее пустился обратно той же дорогой, по которой пришел сюда...

Глава 16

Нерестилище. Десятая фаза видения

История болезни Кроу.

Из записей доктора Юджина Т. Таппона

Настало время, когда я испробовал все выходы из той огромной галереи, в которой моя собственная пещерка была лишь крошечным тупичком. Я исследовал большинство из них! Но скука — могущественная сила, с которой нельзя не считаться, а смертная скука моей маленькой пещерки смогла бы выгнать в неизведанные подземелья даже самого робкого человека, даже такого, которого прошлые события уже предупредили о возможном несчастье.

Говорят, что из двух зол лучше то, которое знаешь, однако всегда ли это верно? Я ни за что не хотел бы еще раз увидеть пещеру с белой травой, а одна мысль об озере клыкастых лягушек заставляла мои волосы встать дыбом. Точно так же никакие уговоры не убедили бы меня снова наведаться к бездонной пропасти, куда я сбросил камень в глупой уверенности, что смогу таким образом измерить ее глубину! Идея еще разок навестить кальциевый лабиринт с его удушающими ветрами казалась мне ничуть не более привлекательной. Чтобы развеять изнурительную скуку, мудрее будет предстать перед еще не известным мне «злом» тех коридоров, в которые пока еще не ступала моя нога.

Вот так и вышло, что с кусочком мела, засунутым в карман уже почти развалившихся штанов, я вошел в первый из немногих оставшихся туннелей, ответвляющихся от огромной галереи.

Меня ничуть не смущало то, что Бокруг предостерегал меня против этого хода. Полагаю, что его предостережение и стало наиболее притягательным во всей затее!

Но в этой огромной норе все оказалось по-другому. Здесь не ощущалось ни сухости кальциевого лабиринта, ни сырости скользкого хода к бурлящему озеру лягушек. Нет, воздух здесь казался пригодным для жизни. Или я уже начал приспосабливаться к «жизни» под землей?

От этой галереи не отходили боковые туннели, и когда я внимательнее рассмотрел стены, то пришел к заключению, что тут не участвовали ни время, ни природа. Во-первых, здесь не оказалось сталагмитовых натеков, а во-вторых, здесь виднелись следы, которые могли быть лишь результатом добычи полезных ископаемых.

Я прошел примерно полмили по туннелю, держась главного ствола и не обращая внимания на сотни меньших боковых ходов, когда увидел ступени. Их было семь, вырезанных в массивной скале (темный базальт, в противоположность известняку). Они вывели меня в другую галерею, находившуюся на более высоком уровне по сравнению с первой. Эта галерея тоже была из базальта, а ее пол медленно, но неуклонно поднимался вверх, что заставило меня бессознательно ускорить шаги. Казалось, чем ближе я подходил к верхнему миру, тем более убыстрялся мой шаг. Ха! Как будто могла существовать хоть какая-то надежда на то, что я найду выход из тюрьмы, созданной моим собственным рассудком...

Я замедлил шаги, когда мне послышался какой-то звук где-то впереди. Я замер, пытаясь услышать, не повторится ли этот звук, и он повторился, уже более тихий, но тем не менее вполне узнаваемый.

Звучала одна из тех «хвалебных песен», которые я часто слышал раньше. Я не двигался, пытаясь уловить последние ноты, но песнь затихла. И все же мне показалось, что я услышал какой-то странный шепот — приглушенное еле слышное эхо. Как ни странно, мне вспомнились голоса юных хористов, поющих в унисон в каком-нибудь огромном гулком соборе.

Сначала я сказал себе, что это, вне всякого сомнения, замирающее эхо более громкого звука. Но по мере того, как я все дальше и дальше шел по галерее, шепот становился все громче и громче, вместо того чтобы затихать. Вскоре он стал ясно слышимым, превратился в раскатистый гул — эффект, которого можно достигнуть, играя нижние ноты на гитаре в эхокамере. И все же, как ни парадоксально, я не мог бы сказать, что я что-то «слышу». Как будто внутри меня ударили по какому-то глубоко скрытому камертону, звук от которого одновременно отразился как в моем сознании, так и в подсознании.

В моем мозгу всплыл затасканный термин «телепатия» и тут же исчез. Я был совершенно убежден, что мой разум сейчас был не в состоянии дать сколько-нибудь точное объяснение этому явлению, неважно, какое из моих пяти пошатнувшихся чувств — или их сочетание — воспринимало это явление. Я не мог позволить себе поверить в вещи, которые твердо считал фантазиями — вещи, которые я отнес к фантазиям задолго до того, как впервые увидел статуэтку в музее в Радкаре. Именно к такой категории я тогда относил телепатию.