Из круга женского: Стихотворения, эссе

— Раздену уж, чего тормошите? — вступилась Анна Игнатьевна, сурово отводя ее руки. — Успеете. — И повела его в детскую. Ольга пошла за ним, не могла дождаться, когда останутся они вдвоем. Но еще нужно было накормить его обедом; потом он занялся кубиками и не шел из детской. Из-под надзора Анны Игнатьевны хотелось увести его Ольге, а та, как нарочно, не уходила из детской и ворчливо убирала разбросанные игрушки.

Наконец, Костя побежал за чем-то в гостиную, и Ольга поспешила за ним. Лихорадочно выдумывала игру, которая заняла бы его, чтобы задержать его там.

— Хочешь, мы устроим мост через всю комнату, и ты перейдешь по нему? Здесь вода, — показывала она на пол, — а из стульев мы сделаем переход.

И стала сдвигать стулья поперек всей комнаты.

— Теперь влезь на мост и иди осторожно, не упади в воду!

Костя с увлечением отдался игре. Сначала Ольга держала его за руку, и он опасливо шагал по стульям, потом выдернул руку и стал ходить сам, а она шла рядом, восторженно глядя на упрямый лобик и твердые прямые ножки. Так пойдут они по настоящему мосту, на воле, и будет живая вода блестеть и играть внизу. Костя ничего не боится — он всему будет рад.

— Ты не будешь бояться в лесу, Костик, если мы там ночь проведем?

— Не буду бояться.

— А если я засну под деревом, ты меня посторожишь?

Костя не отвечает, поглощенный шаганием по мосту, и, дойдя до стола, заносит ножку вверх.

— Ты хочешь сюда? Ну, хорошо… Это высокая гора, и внизу обрыв. Тут посередине узенькая тропинка.

Костя идет самодовольно и взволнованно по столу, сначала ближе к середине, потом с краю. Ольга садится на стул и любуется им. Пусть привыкает ничего не бояться, пусть будет ловким, храбрым. Ему легче будет странствовать с ней. Все уверенней становится Костя и, дойдя до края, наклоняется, чтоб заглянуть в обрыв. Верно, упрямая головка закружилась от бурлящего внизу потока, но только он срывается с горы и гулко ударяется об пол, задевая и роняя стул при падении. Ольга бросается и поднимает его, но уж закатился он долгим плачем, а над бровью, на лбу, рассеченным ударом, быстро, на глазах, вспухает и синеет большая шишка.

Ольга несет его на диван.

— Ничего, ничего, милый, маленький…

Костя, сквозь плач, яростно отбивается от нее и зовет няню. И Анна Игнатьевна уже тут как тут и, взяв Костю на руки, с негодованием оглядывается на нее. Еще Ольга пытается отстоять его себе.

— Ну, давай сядем на диван, милый, да? Тут полянка будет…

С громким плачем отворачивается от нее, жмется к Анне Игнатьевне, и, полная гнева, осыпая Ольгу упреками, уносит она его с собой.

Горечь, тяжелая, беспощадная, заливает сердце, — каменеет оно под ее тяжестью.

Стоит Ольга среди комнаты, не шевелясь. Одно сознание — жестокое, как смертный удар, — застыло в душе: не может, не смеет она взять Костю с собой, не снести ей его, не довести туда, до других волшебных миров, плохая она, бессильная, неумелая мать, даже дома не может уберечь его. С Анной Игнатьевной ему вернее. Она лучше защитит его. Нужно отдать его ей. Отказаться от него. Уйти одной.

7

Какое сиротство, какая тоска весь этот и следующий день!.. С минуты, как Ольга решила отдать Костю Анне Игнатьевне, она старалась не смотреть на него больше, не заходила в детскую, не звала его к себе, и все в доме стало чужим и ненужным. Последняя, самая цепкая нить развязалась и вот упадет она сейчас, как подрезанный колос, и не встать уже больше. Все чаще вытягивала шею, как та белая гипсовая девушка, и замирала так тоскливо, устремляясь в пространство. Но теперь сам собой отпал тот придуманный путь туда, в другой, вечно снившийся мир, и все маленькие, радовавшие душу подробности и приготовления: захватить Косте пирожок из дому, встать рано, доехать до полустанка… ведь это все для него, чтоб проще, понятней было, чтоб было дело ручкам, ножкам его. Не могла же она унести его, как ветер, в пространство — живого, маленького, которому и холодно, и трудно. Для него надо все настоящее и похожее на здешнее. Но раз она одна — ей не нужно больше сказок… И ведь знает она про себя, что есть другой путь туда, без езды по железной дороге, без странствия по полям и мостам. Только бы понять, как…

Почти весь день жила она на улице, а возвращаясь, уже ничего не воспринимала, не видела дома. Пришло письмо от Виктора Павловича и лежало нераспечатанным на столе говорила рябая Дуняша о чем-то хозяйственном, — не понимала, не слушала ее Ольга.

Что это было такое, что любила, что помнила она всегда, как сквозь сон: где те слова, краски, кусочки жизни, что говорили о скрытой радости и влекли из жизни? Отчего все забылись или кажутся мелкими, не открывающими главного? Теперь, когда она не прятать и припасать их хочет, а по следам их разыскать то, о чем они вещают, недостаточными кажутся, заметаются в памяти.