Из Курской губернии

— Не сама собой выросла-то праведная, а выросла только душа ея: пошла по ея могилочк гречка, а гречка-то и была душа самой той праведницы. Проходитъ тамъ сколько время, пришла опять нищая братія къ тому дому, гд жила полоненная двица, за святою Христовою милостынею. Разъ пропла нищая братія: „Кормилицы наши батюшки! сотворите свою святую, Христову милостыню!“ Другой, пропла: „Сотворите свою святую милостыню!“ А все въ окошечко не подаютъ. „Что за причина такая, думаетъ нищая братія, сколько разъ ни приходили, всегда намъ полоняночка наша съ Руси, русская, подавала свою Христову, святую милостыню, а нонече того нтъ?“ — „Оттого нонече того нтъ, говорятъ нищей братіи, оттого нтъ святой милостыни, что ваша полоняночка съ Руси, русская померла“. Заплакала нищая братія. „Пойдемъ на могилу и поклонимся, говоритъ нищая братія, для того, что душа ея была милостивая; врно же душа Богу угодила.“ Спросили гд могилка, пошли на могилку, да какъ глянули, ажно та душа на могилк гречишкой [4] выросла! А гречишки до той поры и на свт не было.

— Почему же они догадались, что гречишкой та душа на могилк выросла?

— А ужъ такъ врно Богъ далъ. Смотрятъ, цвтъ отъ гречишки чистый, да блый: ровно какъ душа ея была передъ Богомъ чистая, да блая!.. Взяла нищая братія ту гречишку и понесла на свою, на Рассеюшку. Оттого и пошла по земл гречишка у насъ.

— А прежде не было на земл у насъ гречишки? спросилъ я, когда остановился разскащикъ.

— Прежде не было. И посмотри ты: гречишка не боится ни сухненнаго лта, ни дождю, а какъ подуетъ втеръ съ восточной стороны, гд та праведница въ полону была, такъ того втру боится. Какъ подуетъ съ той стороны втеръ, опять ту тоску полонную на нее нагонитъ — гречихи и не будетъ! Ты и знай: цвтетъ гречиха, радуется ни душа, значитъ, праведная, а какъ на цвту задуетъ втеръ, востоскуется душа, цвтъ опадаетъ и гречихи не будитъ.

— Ну, а крупиничка гд же?

— Эта самая и есть крупиничка.

— Да вдь ты разсказывалъ про гречишку, добивался я, думая еще что нибудь выпытать у старика, который любилъ пораздумать, да поразмыслить, хотя и очень хорошо зналъ, что про гречишку отъ него больше не услышишь, да, кажется, другой легенды про гречиху и нтъ.

— Ты разсказывалъ про гречишку, а ты разскажи про крупиничку.

— Да вдь это все едино, что крупиничка, что гречишка; вдь крупу-то изъ чего длаютъ?

— Знаю, что изъ гречихи.

— Вотъ то-то же. Оно и выходитъ; что про гречишку разсказать, что про крупиничку — все едино.

— Отчего же ты сказалъ, когда я тебя спрашивалъ про гречишку, что гречк причина крупиничка?

— А это у васъ такъ ужъ говорится: крупиничка, а гречишкой такъ никто не говоритъ.

Пока хозяинъ разсказывалъ, хозяйка приготовила мн закусить.

— На-тко, родимый, закуси, сказала она, ставя на столъ, покрытый чистымъ настольникомъ, яичинцу; до Курска, самъ знаешь, дорога не рукой возьмешь: народъ считаетъ тридцать верстъ…

— Спроси-ка, бабушка, ямщикъ за водкой бгалъ; врно теперь принесъ.

— Далеко ли отъ насъ кабакъ — какъ не принести: давно молодецъ водку принесъ.

— Давай-на намъ сюда: мы съ старикомъ выпьежъ, да и теб, старух, поднесемъ.

— Охъ ты, родимой мой!..

Старуха принесла водку, поставила на столъ и я налилъ рюмку.

— Кушай хозяйка, сказалъ я, поднося ей налитую рюмку.

— Э, гд же это видано: ты хозяинъ, твоя водка, ты сперва и кушай: покажи намъ дорогу!

— Вашей милости начинать, промолвилъ старикъ, обращаясь ко мн.

— Бабушка! а бабушка! кричала вбжавшая въ избу двочка, лтъ десяти: бабушка! вдь твоя курица отъискалась! Право-ну, родимая моя бабушка, твоя курица отъискалась…

— Какая курица? спросила старуха.

— Да твоя, родимая бабушка, что анаднысъ еще пропала, такъ та-та отъискалась.

— Гд-жъ она?

— Да на задворк, бабушка!

— На задворк?

— Да, съ цыплятами бабушка!

Старуха поспшно отрзала ломоть хлба, захватила горсточку соли, посолила хлбъ, положила себ за пазуху и сла въ передній уголъ, не обращая никакого вниманія ни на меня, ни на мою водку.

— Что-жъ, бабушка, выкушай водочки? сталъ я ее подчивать, когда она сидла подъ иконами и вроятно про себя читала какую нибудь молитву или занятіе, для благополучнаго исхода дла.

— Выкушай бабушка, водочки!

Старуха молчала.

— Не тронь ее! сказалъ мн вполголоса старикъ, до того молчавшій.

— Отчего же?

— Она дло длаетъ.

— Какое дло? Она такъ сидитъ, прибавилъ я, будто не замчая, что она, въ самомъ дл, дло длала.

— Молчи! ты этого дла не знаешь, проговорилъ наставительно старикъ.

Старуха, посидвъ минуты дв, встала и пошла изъ избы, не говоря ни съ кмъ ни слова.

— Какое же старуха дло длала? спросилъ я старика, когда старуха вышла.

— Разв ты не слыхалъ: курица домой пришла?

— Что же изъ этого?

— Курица пропадала, нанесла яицъ, сама высидла, да сама и домой пришла!

— Это-то я все знаю, только вс не знаю, что старуха длала, когда сидла здсь на лавк?

— Молитву читала.

— Какую молитву?

— Молитву все равно, какую знаешь, ту молитву и читай; здсь не въ молитв толкъ.

— А въ чемъ же?

— Въ этомъ дл толкъ въ хлб да соли, а молитву какую ни прочитай.

Мы сли со старикомъ за столъ; сперва я выпилъ рюмку, потомъ хозяинъ.