Читаем Из майсов моей Бабушки полностью

– Это были тридцатые годы, мы жили в небольшом городе, во дворах жили люди разных национальностей, в основном русские, украинцы, евреи, молдоване. Так вот, Мойша пел на всех языках, и народ успокаивался, уж не знаю, почему она так на них действовала. Но самые задиры были евреи, как напьётся так начинается: «ты меня уважаешь?!» Потом уже тут, в Алма-Ате, сидел на Никольском базаре один безногий, но пел на русском. Ну-ка, еще раз поставь.

Я поставил стрелу на диск.

Ба вернулась к готовке, и уже довольная подпевала.


Купите, койчен , койчен  папиросн

Трукэнэ фун рэгн нит фаргосн

Покупайте пожалейте сироту меня согрейте.

Видите ноги мои босы.


– После войны, я писала тети Бети, и спрашивала за Мойшу. Его угнали в Германию, там и сгинул в газовой камере.  Хороший был парень. Только у этих сестёр текст немного другой.


Из майсов моей бабушки или хлеб.


Моя дочь, которой пять лет, за любое действие всегда требует компенсацию в виде сладкого. Сегодня мы пошли к педиатру и, естественно, после похода к врачу пришлось идти через супермаркет. Пока она вертела шоколадные яйца в огромной коробке, я взял с хлебной полки длинный багет. На улице:

– Па, отломай мне кусочек хлеба.

– Голодная? Сейчас обедать будем.

– Па, ну отломай, быстрого хлеба хочется.

– Почему быстрого?

– Да он как-то быстро съедается.


В начале 80-х годов у нас в Алма-Ате произошло событие, которое было-таки событием. А именно во Дворце спорта проходила международная выставка пекарей хлеба. Итальянцы, японцы, французы и еще пара кап. стран поставили свои хлебопечки и пекли. Для народа это было удивительное событие. Потому как французы пекли багеты и бесплатно раздавали длинные горячие батоны. Очередь стояла с пару километров.

Длинный багет был диковинкой.

Дело было летом, и мы с дружком каким-то образом туда попали. Мы обежали всю выставку, особенно постояли возле японцев, которые готовили пирожные удивительных в то время форм и размеров.

Простояв очередь, мы урвали по паре батонов. Весело жуя и удивляясь новому вкусу хлеба, мы прыгнули в автобус.

– Ба, привет, смотри что я привез! – я схватил батон и, как саблей,  размахивал хлебом.

– Не маши хлебом, положь на стол.

Ба встала над багетом.

– Где ты это взял?

– Выставка Ба, капиталисты хлеб пекут, свой.

Ба взяла багет и взвесила на руке.

– Баловство какое-то, он же ничего не весит, он пустой, только корка.

Ба взяла нож и отпилила край, который половиной рассыпался на крошки в ее руках.

– В войну пекли похожий, много дрожжей, потом желудок болит, и ни намазать на него, и ни помакать. Ерунда. Это не хлеб.

– Ба, а что хлеб?

– Пойди в магазин да посмотри.

– Ба, а то я не ходил.

– Все, иди, я завтра покажу тебе, что такое хлеб.

На этом разговор и закончился.

Ба закрылась на кухне, включила радио.

Через стекло кухонной двери было видно только спину Ба и мучную пыль под ансамбль домбристов.


Вечером я зашел на кухню, на столе стояла огромная кастрюля с тестом, сосульки теста покинули края кастрюли и свисали до стола. Я машинально протянул руку к тесту, чтобы заправить его обратно.

– Не тронь, шлемазел, весь вкус испортишь. Видишь, как дрожи разошлись, получают удовольствие, они сейчас как во дворце. А если ты им дворец сломаешь, то все, хлеб будет не тот.

– Да ладно, Ба, не трогаю.

Наутро я проснулся от запаха горячего хлеба.  Кроме того, жар духовки распространялся по всей квартире, и было душно. Я пришел на кухню. Ба выкладывала горячие прямоугольные буханки на столе.

– Эх, нет форм , приходится на листе  печь. Ну, с одной стороны, это даже хорошо. Умывайся, будем завтракать, пока хлеб горячий.

Умывшись, я налил себе чай и сел перед хлебом. Ба виртуозным движением ножа отрезала ломоть

– А вот сейчас, пока горячий, быстро маслом.

Она взгромоздила на ломоть большой кусок сливочного масла, и он начал медленно таять заполняя все хлебные поры. Вручив кусок мне, стала наблюдать. Я укусил обжигающий хлеб с маслом. «Рот обрадовался», такого густого хлеба я не ел никогда.

– Ба, очень вкусный, но очень плотный, несмогу доесть. И зачем так много напекла, зачерствеет?

Ба пододвинула один каравай на центр стола и со всей силы надавила на центр булки. Получилась воронка, Ба резко убрала пальцы.

– Смори!

Центр хлеба медленно начал возвращаться в исходное положение.

– Вот так определяется качество хлеба. Такой хлеб может лежать месяц и ничего ему не будет. А теперь надави на французскую палку, которую ты вчера принёс.

–Ба, ну у них просто сорт хлеба другой.

–Хлеб должен быть хлебом, этот хлеб в моем детстве назывался тяжёлым, его ели в основном на завтрак и ужин. А в обед едим полегче и чёрный.


– Ба. ты никогда не пекла хлеб, чёй-то вдруг?

– Я тебе рассказывала что все мое детство прошло в семейной пекарне, труд тяжёлый, я могу испечь любой хлеб, но желание отшибло. Этот я испекла для тебя, чтобы ты знал, что такое настоящий хлеб, а эту халтуру пусть французы и едят.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Книга рассказывает о жизни и деятельности ее автора в космонавтике, о многих событиях, с которыми он, его товарищи и коллеги оказались связанными.В. С. Сыромятников — известный в мире конструктор механизмов и инженерных систем для космических аппаратов. Начал работать в КБ С. П. Королева, основоположника практической космонавтики, за полтора года до запуска первого спутника. Принимал активное участие во многих отечественных и международных проектах. Личный опыт и взаимодействие с главными героями описываемых событий, а также профессиональное знакомство с опубликованными и неопубликованными материалами дали ему возможность на документальной основе и в то же время нестандартно и эмоционально рассказать о развитии отечественной космонавтики и американской астронавтики с первых практических шагов до последнего времени.Часть 1 охватывает два первых десятилетия освоения космоса, от середины 50–х до 1975 года.Книга иллюстрирована фотографиями из коллекции автора и других частных коллекций.Для широких кругов читателей.

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары