Из ниоткуда в никуда. Часть 3

– Все очень условно. Вот, к примеру, та же двести девятая статья, – не отставал от него Андрей Алексеевич. – Выращиваешь ты у себя на огороде быка на мясо и огурцы в теплице. Трудишься от зари до зари. Потом продаешь на рынке, и на эти деньги живешь, нигде больше не работая. С точки зрения закона ты тунеядец и можешь на два года сесть в тюрьму. А другой сидит в курилке весь день на заводе и анекдоты про Брежнева и Чапаева травит. Так он гордость страны – рабочий класс.

– Так ты снимай прокурорские погоны. Заводи быков, сажай огурцы, а чтобы самого не посадили, иди вахтером куда‑нибудь.  Хотя бы на полставки. Но ты же не этого хочешь, – повернулся Максим к бывшему начальнику и опустил флажок. – На хрена тебе быкам хвосты крутить? У тебя другое на уме.

– Законы для стада, чтобы они друг друга не сожрали, а нам это не надо. Мы можем и должны жить по другим законам, – пытался убедить его прокурор. – А за дурацкими принципами  чаще всего скрывается обычная лень и страх перемен.

– По каким другим законам? – Максим на мгновение даже остановился, но его сразу подтолкнули идущие за ним люди. – Ты, наверное, подзабыл, что закон для всех один? Или все животные равны, но некоторые чуть ровнее?

– А хоть бы и так? Зачем заниматься ханжеством и лицемерием? Кому нужна твоя мораль? На хлеб ее не намажешь.

– Андрей, Андрей! – покачал головой Максим. – Это даже хуже, чем было до 17‑го года. Тогда хотя бы все было честно. А сейчас те, кто поставлен народом следить за законом, этот самый народ собираются обобрать, забравшись ему на загривок, при этом рассказывая красивые сказки про строительство коммунизма.  Значит, семьдесят лет люди трудились в поте лица до кровавых мозолей, победили в великой войне, чтобы вы сейчас им на шею сели?

– Ты не кипятись, Максим.

Демонстрация заканчивалась. Они свернули в переулок за давно закрытую церковь и участники стали складывать к церковному забору транспаранты и фанерные щиты с наклеенными на них фотографиями членов Политбюро.

– Ты еще на многое смотришь сквозь розовые очки. Наивный, как моя Лена. Мне‑то самому уже ничего не надо. Я все для дочки, а иначе, зачем жить… Скажу тебе честно по секрету, как возможному зятю: я ей хороший финансовый запас сделал, чтобы на старте полегче было. Так что не зевай, тебе жена с приданным… Ну а мне, может, потом стакан воды принесете… Ты, кстати, давно ее не видел?

– Да как-то случайно встречались в электричке, – ответил Максим, вспомнив их недавний бурный секс.

Люди, избавившись от символики революционного Октября, шли дальше в городской парк, где была развернута праздничная торговля и расставлены уличные буфеты с алкоголем и бутербродами.

– Умница она у меня. Одни пятерки. А главное – добрая, – продолжал нахваливать дочь Андрей Алексеевич. – Отличная жена будет, а ты меня все не слушаешь, – он обошел Максима с другой стороны, видимо решив, что в другое ухо информация войдет быстрее. – Ведь что я тебе хочу сказать: деньги на кону огромные и может так получится, что ты или с нами, или против нас. Отсидеться за мольбертом не получится. Надо определяться с кем ты. Поверь мне, Максим: одного раздавят как клопа. Ты же сам знаешь: в нашем мире человека уничтожить – раз плюнуть. И расследовать никто не будет. Так что лучше возвращайся и устроим все по‑семейному…

Максим вспомнил про смерть художника и спросил:

– Думаешь, что скоро из‑за того, чтобы к власти пробиться, и людей будут убивать?

– Ты прямо как маленький, – обрадовался его заинтересованности прокурор. – Я же тебе говорю: власть – это деньги. А за деньги тысячи лет убивали, убивают и всегда будут убивать. У нас и сейчас за бутылку водки, как барана зарезать могут, а борьба идет за миллионы и такие возможности, о которых ты даже вообразить не можешь. Для большинства сказка кончилась, а для некоторых только начинается. Поэтому не зевай.

Двигаясь вместе с толпой, они оказались у длинного ряда сдвинутых столов, на которых были расставлены бутылки, самовары, всякие закуски, пирожные и конфеты. К каждому столу уже выстроилась очередь. Андрей Алексеевич шустро втиснулся между двумя столами и оказался прямо перед продавцом.

– Мне «Кавказ», – показал он на зеленую бутылку портвейна, – пять бутербродов с сыром, пять с колбасой и стаканчиков штук десять, а то они у вас протекают. Перепачкаешься – не отмоешь.

Он передал Максиму бутылку, завернул бутерброды в серую плотную бумагу, с трудом выпрошенную у хмурой продавщицы в белом халате, и они пошли дальше к дымящимся мангалам, от которых шел одурманивающий, манящий запах шашлыка.

Глава 13

Михаил позвонил Максиму поздно вечером. Он, как обычно, говорил очень быстро и возбужденно, проглатывая окончания слов. Но в этот раз казалось, что он еще готов и расплакаться.

Максим долго не мог понять, что же все‑таки случилось. Миша вроде начинал рассказывать про предстоящую выставку, но потом неожиданно переходил к тому дню, когда он познакомился с Германом. И как у того не было денег даже на холсты и краски.