Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

Мне уже неоднократно приходилось отмечать, что основная масса осевших в Париже и французской провинции русских артистов, певцов и музыкантов влачила жалкое существование и в течение долгих лет лавировала между безработицей и ресторанной халтурой. Я не буду утомлять читателя перечислением артистов, певцов, куплетистов и рассказчиков, имена которых ежедневно мелькали на страницах эмигрантских газет в отделе объявлений. Тут были и старые имена, раньше гремевшие на всю Россию, вроде Вари Паниной, Нюры Масальской, А. Вертинского (впоследствии вернувшегося на родину), и артисты более молодого поколения, стяжавшие популярность в годы первой мировой войны, революции, гражданской войны и эмиграции, вроде, например, рассказчика Павла Троицкого.

Тяжела и безотрадна была их жизнь — жизнь дрожавших за завтрашний день бродячих актеров, удел которых — развлекать и услаждать тупую, аморальную свору бездельников и прожигателей жизни, заполнявших залы парижских ночных притонов. Некоторым из них удавалось объединиться в маленькие ансамбли, вырваться из удушающей кабацкой обстановки и приступить к решению чисто художественных задач и к популяризации русской музыки и песни среди иностранцев. Таковыми были время от времени возникавшие вокальные квартеты, мужские, женские и смешанные, как, например, просуществовавший долгие годы и стяжавший громкую популярность во Франции, Англии и других странах мужской квартет, основанный профессором русской парижской консерватории Кедровым. После его распада возник и просуществовал много лет мужской квартет, организованный большим знатоком русской народной песни и народного эпоса тенором Денисовым. Он в свою очередь распался в послевоенные годы. Из женских вокальных ансамблей некоторой популярностью пользовался квартет «Лель», тоже распавшийся.

«Распался…»

Опять распадение, спросит читатель. Даже среди всего-навсего четырёх человек, говорящих на одном и том же языке, с одинаковой судьбой, одинакового культурного уровня и с одними и теми же художественными задачами, притом старавшихся держаться в стороне от всякой эмигрантской политики?

Да, именно так.

Среди эмигрантов была в большом ходу ироническая поговорка: «Один русский эмигрант — это без пяти минут гений. Два эмигранта — склока. Три — драка. Четыре — развал…»

Но полезное дело эти маленькие ансамбли всё же делали в народные массы Франции, Германии, Англии, Америки, Балканских стран и других государств влилась русская народная, а напоследок и советская массовая песня. Особенно много для пропаганды последней сделал денисовский квартет. С его лёгкой руки некоторые советские песни зазвучали на французском, итальянском, немецком, английском и других языках во многих странах Европы.

Я говорил о русской опере, балете, симфонической, камерно-вокальной и инструментальной музыке как об отдельных штрихах жизни «русского Парижа». Говоря об этой жизни, нельзя не упомянуть и о русском драматическом театре, о русских театрах миниатюр и театрах-кабаре, хотя почти все они родились вне Парижа.

В первые годы после революции за границей очутилась большая группа артистов Московского Художественного театра. Вместе с молодёжью из студии этого театра и начинающими артистами, сформировавшимися в годы гражданской войны, она составила численно довольно внушительный коллектив.

Существование этого коллектива не укрылось от внимания правительства Чехословакии. В Праге был основан постоянный русский драматический театр. Этим театром и стал тот коллектив, о котором я только что говорил. Он официально называл себя «Пражской группой Московского Художественного театра» и давал почти два десятилетия подряд спектакли под прославленной эмблемой чайки. Театр субсидировался чехословацкой казной. Дела его шли хорошо. Он выезжал на гастроли в Болгарию, Югославию и в «русский Париж».

Мне пришлось побывать на его гастрольных спектаклях в Софии в первой половине 20-х годов. Увы! От прежнего очарования театра, созданного Немировичем-Данченко и Станиславским, осталось немного. На все спектакли легла печать провинциализма недоброго старого времени. Начинались они с опозданием на 30–45 минут в ожидании, когда публика соберётся. Статистов набирали из местных русских театральных энтузиастов, наскоро подучивали их на двух-трёх репетициях и выпускали на сцену. Реквизит и бутафорию частично пополняли также из местных ресурсов. На актёрское исполнительство легла тень трафарета и недоработки мизансцен. В таком виде спектакли «Пражской группы» едва ли порадовали бы сердце создателей Художественного театра. Видно, и «пражанам» при всей их эрудиции и сценическом мастерстве был нужен воздух Москвы и ощущение родной почвы под ногами!

В Париж «пражане» приезжали почти ежегодно. На их спектаклях зрительный зал заполняли русские эмигранты и небольшое количество иностранцев, владеющих русским языком. Эмигранты плакали — не столько от исполнения, сколько от воспоминаний об утраченном счастье пребывания на родной земле, о канувшей в вечность молодости, о навсегда ушедших образах прошлого.