Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта

Я не помню ни одной парижской эмигрантской семьи, которая в годы оккупации не прятала бы у себя или не приняла бы на своё полное иждивение одного или одну из этих советских юношей и девушек. Помимо указанной мною причины тут играло роль ещё одно обстоятельство: эмиграция старилась и дряхлела. Она была лишена одной из главных радостей жизни — видеть около себя молодые побеги родного народа. Читатель уже знает, что эмигрантская молодёжь в подавляющем своём большинстве не могла быть названа русской.

Стихийная «тоска по молодёжи» и тяга к молодёжи — явление, общее для всех слоёв эмиграции. Вот почему, когда в Париже появились тысячи юношей и девушек из всех градов и весей далёкой и любимой родины, они были встречены с распростёртыми объятиями медленно умиравшей старой эмиграцией. Ведь самые молодые из эмигрантов перешагнули уже далеко за 40 лет. В каждой эмигрантской семье появился «приёмный сын» или «приёмная дочь». Чем беднее была семья, тем больше любви, ласки, теплоты и забот отдавала она этому молодняку, оторванному бурей войны от своей земли и занесённому в далёкий и чуждый Париж.

Я ежедневно видел пожилых и старых женщин, которые просиживали целые ночи при тусклом свете коптилки за перекройкой старых простынь и наволочек, из которых они шили бельё своим молодым любимцам и любимицам. Многие эмигрантские семьи отказывали себе во всём и питались впроголодь только для того, чтобы на последние сэкономленные гроши купить на чёрном рынке краюху хлеба или фунт масла для своих питомцев.

Сколько слёз было пролито ими в момент расставания с родной молодёжью, когда после Победы настал момент её репатриации!

В последние годы войны и первый год после Победы внешний вид улиц, переулков и закоулков в кварталах и округах, сделавшихся традиционными местами расселения русских, сильно изменился. В них появились новые молодые лица, послышался громкий говор и задорный смех, которого раньше не было слышно. На смену эмигрантскому нытью, забитости и приниженности пришла льющаяся через край жизнерадостность и бодрость молодых побегов великого народа.

Когда схлынула эта репатриированная в родные края многотысячная масса, на смену ей в Париж пришли иные, новые лица, в большинстве своём — великовозрастные.

Эмиграция вновь бросилась им на шею, не разобравшись в том, кто они такие и что заставило их в момент массовой репатриации двигаться не на восток, а в обратном направлении. С её точки зрения, важно было лишь то, что они были «настоящие советские» и что они «оттуда».

А между тем в этом стоило разобраться. И если бы она разобралась, то поняла бы, что, хотя они и «оттуда», тем не менее настоящего и советского в них нет ни одного миллиграмма.

В описываемые годы никто из старых эмигрантов этого не знал. Все эти люди проникли во Францию из Германии вскоре после Победы вместе с миллионами репатриированных французских военнопленных. В первые один-два года после Победы вместе с миллионами военнопленных и депортированных Гитлером французских, бельгийских, голландских, русских рабочих во Францию легко проскальзывали под маской «жертв гитлеризма» все, кто хотел. Никаких паспортов и других документов на границе не требовалось, и никто идентификацией переходящих эту границу не интересовался. Французы строили для своих соотечественников, возвращавшихся из плена, триумфальные арки с лозунгами «Привет нашим героям» и встречали их музыкой, цветами и речами. Русские изумлялись такому странному понятию о героизме, переправлялись через границу незаметно и почти все без исключения устремлялись в Париж, не имея ни денег, ни багажа, ни знакомств. О существовании «русского Парижа» они были осведомлены, ещё будучи в Германии.

Вот несколько зарисовок с натуры.

Учёный-лесовод, сравнительно молодой человек. Жил и работал в Москве, потом в Крыму. Там он и остался при отходе Красной Армии. Дальше — очень непонятная и путаная история проникновения в Германию, потом во Францию. На вопрос о том, что он собирается делать и на какие средства существовать, отвечал: «Как-нибудь устроюсь… Ведь это совсем нетрудно…»

Подобный ответ давали все без исключения «невозвращенцы», как обычно называли в «русском Париже» этих людей. Напрасно старые эмигранты доказывали им, что за целую четверть века как следует «устроиться» за рубежом не удалось почти никому и что новую эмиграцию ждёт такая же печальная участь, как и старую.

После нескольких встреч я потерял лесовода из виду. Стороною узнал, что он, проев последние деньги и продав последний пиджак, пошёл по Франции с котомкой в руках искать счастья, работы и заработка. Счастья он не нашёл, а работу нашёл в поместье одного крупного французского фабриканта в качестве… чернорабочего в плодовом саду.