Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Эти мои, быть может, «странные» доводы находили довольно сочувственный отклик и у самого Михаила Александровича. Он не был против продажи большинства своих имений, но предвидел, так же как и я, все те новые затруднения, которые неминуемо должны были возникнуть с этим делом, в особенности с увольнением и пенсиями многочисленных служащих, имевших работу в имениях великого князя.

Было решено поэтому выждать некоторое время и посмотреть, как пойдет дело у нового главноуправляющего. Быть может, и в действительности не стесненный в средствах в своей работе на службе у Михаила Александровича он принесет большую пользу русскому сельскому хозяйству и будет примером окрестным деревням.

Самого Клингеля я почти не знал и с самого начала был скорее на стороне его критиков. Познакомился с ним я ближе впервые в Орле, куда он приехал к великому князю и ко мне, взволнованный всей возникшей против него травлей, и сразу поставил вопрос ребром о нашем доверии к нему. Я помню, в какое нелегкое положение он тогда меня этим решительным вопросом поставил.

Дело шло ведь не о моем личном имуществе, а об имуществе великого князя. Я привык обыкновенно с большим доверием относиться к неизвестным мне людям и не очень сердился на себя, когда бывали разочарования, но поступить с тем же «легкомыслием» и «наивной верой» в данном случае я считал себя не вправе. Доводы противников главноуправляющего были еще настолько сильны в моих глазах, что я немного замедлил с ответом. Мои колебания не ускользнули от напряженного внимания Клингеля. Он весь покраснел и как-то особенно горько, почти обиженно улыбнулся. Эта густая краска лица и чисто детская улыбка уже седого человека сразу помогли мне стать на его сторону.

Противники Клингеля никогда так не краснели и не улыбались. «Нет, искренность и истина должны быть у него, а не у тех, – сказал я сам себе. – Такому человеку можно и должно верить. Он может ошибаться, но не будет преследовать личных выгод. Ему столько же больно за себя, как и за те научные знания, в которых сомневаются».

Почти такое же очень благоприятное впечатление о Клингеле вынес тогда и сам Михаил Александрович. Новый управляющий уехал от нас из Орла успокоенный и, видимо, очень благодарный.

Первые два года его управления ясно показали нам, что мы оба не ошиблись в своих ожиданиях. Все расчеты нового главноуправляющего оказались настолько продуманными и осторожными, что имения дали даже больше доходу, чем он обещал.

Я не сомневаюсь, что, оставайся Клингель на службе у великого князя долго, ему бы удалось поставить все имения действительно в достойный подражания вид. В особенности сельское хозяйство – к промышленным предприятиям он не чувствовал никакого влечения, и это был его маленький минус. Эти две отрасли деятельности все же довольно тесно связаны друг с другом.

К сожалению, женитьба Михаила Александровича поставила около него новых людей, по всем данным менее беспристрастно настроенных и умных.

В числе других прежних служащих ушел и Клингель, а затем нагрянула революция…

Заведование нашим маленьким «двором», хотя и было весьма несложно, также доставляло мне порою много скучных минут. Низший персонал командированных к нам придворных служителей был довольно многочисленный; многие переселялись в Орел со своими семействами. Большинство из них были люди весьма избалованные и не только самолюбивы, но и своеобразно честолюбивы. Почти всякий хотел играть роль повыше той, которая была ему предназначена.

Высшей инстанцией, разбирающей их постоянные взаимные пререкания и недовольства, невольно приходилось быть мне одному, и это отнимало порядочно времени.

Непосредственно всеми служащими ведал у нас в Орле «дворецкий» Кондратьев, возведенный в эту временную должность из официантов высочайшего двора. Человек он был грузный, весьма неглупый, почтенный, очень религиозный, в совершенстве знающий свое дело, но и весьма обидчивый, постоянно жаловавшийся на недостаток уважения к нему со стороны его подчиненных.

Кондратьев очень любил вычурные, для вежливости выражения и уже в старости пристрастился к «писательству», которое, по его словам, ему доставляло единственное утешение в жизни. По собственному почину он начал вести дневник нашего пребывания в Орле, на манер обычного придворного камер-фурьерского журнала, только более еще подробный и своеобразно литературный. В нем он употреблял такие обороты фраз и выискивал такие переделанные на русский старинный лад иностранные словечки, что им мог бы позавидовать не только Горбунов, но и сам Лесков, написавший «Левшу».

В конце нашего пребывания в Орле он поднес мне этот свой объемистый труд в прекрасном переплете на память. Чтение его рукописи мне доставило действительно искреннее удовольствие.