Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Сам принц Кан-Ин, как и его большая свита, видимо, остались очень довольными от пребывания у нас. На меня лично этот наш недавний враг произвел также самое хорошее впечатление как своею серьезною скромностью, так и своим часто выказываемым уважением к России.

В лице его и его свиты я столкнулся с лишь по книгам мне известной культурой и с совсем уже неизвестными обычаями, настроениями и привычками. Многое мне поэтому казалось у них непонятным, но не странным.

Уезжая, принц пригласил меня погостить у него в Японии и участвовать в своеобразной охоте на уток, но война, а затем и революция помешали воспользоваться его любезным приглашением.

Кроме этих чисто представительных обязанностей, на лицо свиты нередко возлагались государем поручения весьма серьезного и доверенного характера. Свита с давних царствований всегда считалась как бы личными «глазами и ушами государевыми», и командированным в подобных случаях лицам свиты предоставлялись права, преимущества и почет для лиц, командированных по личному высочайшему повелению.

Вот область свитской службы, где можно было при торжествующем всюду бюрократизме принести много пользы и своим ближним, и правде! На меня лично, в особенности в годы войны, выпадали нередко такие высочайшие поручения, о которых когда-нибудь придется сказать особо, так как некоторые случаи были очень характерны и довольно сложны.

Иногда для выполнения таких командировок требовалось очень много времени, сношений с интересными людьми и порядочно длинного пути. По окончании командировки обыкновенно представлялся письменный доклад на имя Его Величества, а копии с него препровождались соответственным министрам, ведомства которых касалось исполненное поручение. Всегда требовался при этом и словесный личный доклад государю.

Его Величество любил, чтобы этот доклад был по возможности краток, но «обстоятелен». Слушал он его всегда внимательно, редко вставляя свои замечания, и если доклад, даже из-за ненужных порою подробностей, затягивался, никогда не выказывал нетерпения. Я всегда удивлялся, с какою легкостью и мудростью (именно мудростью!) государь разбирался в самых запутанных положениях, какие ставит порою жизнь человеку, предугадывая причины заранее, еще не ознакомившись с подробностями с места.

Лишь в редких случаях его первоначальные, высказанные еще до поверки через посланных лиц свиты предположения не оправдывались. Он, «огороженный китайскою стеною от всех», видимо, прекрасно знал достоинства и недостатки этих всех. Он знал также, к чему может повести владычество канцелярии и бумаги, несдержанное «самоуправление» земства и городов и слепое придерживание закона, в котором, как его великой предок учил, «лишь порядки писаны, а времян и случаев нет». Знал государь и постоянную завистливую борьбу между различными министерствами.

Откуда знал он все это? Он – так мало соприкасавшийся с «действительною» жизнью. От своей вдумчивости, врожденной наблюдательности и главным образом от тяжелого опыта своего более чем 23-летнего царствования.

Если он стоял благодаря своему высокому положению невольно обособленно от других, то благодаря именно этому положению и его беспартийности к нему стекалось широким потоком почти все, с удивительной находчивостью пробивая воздвигаемые другими, а не самим государем препятствия.

«Давай ответственное министерство, а не то отрекись, – требовали от него. – Ты ничего не знаешь и нам только мешаешь». И когда он дал наконец это вырванное от него ответственное министерство и, умывая руки, отрекся, еще громче закричали: «Теперь поздно! Нам не сдержать народных страстей и всеобщего негодования!»

Каких страстей? Чьего негодования?!.

Этим «облеченным доверием всей страны» захватчикам царской власти в России взбунтовавшиеся петербургские запасные и фабричные искренно казались всем русским народом, а петербургская улица – всей Россией! Но государь лучше других знал государственные способности и этих людей, прекрасно разбирался в их нравственных качествах и вожделениях. Знал и цену тогдашнего «всеобщего доверия» к ним.

Жестокая действительность и тут показала всем, что его чуткость и знание родной страны были намного тоньше и глубже, чем поверхностная предвзятость вождей политических партий.

XXI

1914 год – год начала кровопролитной войны – начался лично для меня самым спокойным и, если не считать моих внутренних печальных переживаний, я бы сказал, почти мирным образом.

Но даже горечь от потери моих маленьких и от размолвки с Михаилом Александровичем хотя порою и давала знать о себе довольно сильно, в те дни начала постепенно улегаться. Время действительно оказалось довольно хорошим целителем. Ничто не предвещало мне той катастрофы, которая через несколько месяцев разразилась над всею Европою, да и почти над всем земным шаром.

Я был уже второй год флигель-адъютантом государя, но моя личная служба при Его Величестве сначала ограничивалась лишь редкими при нем дежурствами да немногими совместными поездками в Крым или в Шхеры.