Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Он чувствовал себя и слишком прирожденным монархом, чтобы проникнуться заветами политических вождей типа Кемаль-паши, после своей 20-летней успешной деятельности в таких словах признававшегося своему другу: «Лишь в собственном, глубоком сознании, что ты не велик, а очень мал и слаб; что ты не имеешь поддержки ни от кого и ниоткуда, ты в конце концов сможешь восторжествовать над всеми препятствиями. И если из-за этого тебя будут называть великим, ты можешь таким людям просто смеяться в лицо…

Но Вильгельм II все же являлся человеком, от которого зависело многое в окружавшей тогда извне мою Родину обстановке.

В годы перед европейской войной он являлся верховным правителем страны, славившейся ранее своей традиционной дружбой с Россией и с которой Россия действительно в течение целых 150 лет находилась в полном мире.

Правда, берлинский конгресс вызвал у нас не только глубокое разочарование, но и всеобщее возмущение. Россия не могла простить и забыть, что ее «друг» стал неожиданно на сторону ее врагов в таком святом деле, как освобождение христиан²⁰³.

Моя Родина искренно не желала тогда никаких завоеваний для себя. Это был крестовый поход России, по своему конечному значению, при поддержке остальных христианских народов, быть может, более знаменательный, чем все крестовые походы средних веков: Иерусалим с Гробом Господним, вероятно, недолго бы оставался после разгрома турок в руках неверных. Теперь же этот город – святая святых христианства – отдан христианами же в руки евреев…

Вильгельм II, видимо, понимал наши настроения, чувствовал их справедливость, как и необходимость для себя тесного союза с нами, и потому, несмотря на то, что Россия уже давно находилась в прочном союзе с враждебными Германии странами, старался вновь оживить прежнюю дружбу, хотя бы первоначально лишь между обоими дворами. Надо сказать, что этого, несмотря на полную разницу в характерах монархов, он отчасти достиг, и притом без помощи своих дипломатов. Отношение к нему императора Николая II стало во много раз более доверчивым и сердечным, чем при Александре III. Политическая обстановка тогдашних годов значительно ему в этом помогла, как помогли и крепкие монархические убеждения, по отношению к России испытывавшиеся обоими.

Его доброжелательные поступки во время Японской войны, а также в дни нашей первоначальной смуты, почтовой и телеграфной забастовок, когда благодаря стараниям Вильгельма II являлась почти единственная возможность поддержки наших сношений с внешним миром, доказывали, что ему можно было начать верить и на него в трудную минуту положиться.

Это же дало возможность осуществиться и тому, что случилось во время свидания обоих императоров в Бьёрке²⁰⁴. Насколько я помню, это событие произошло в июле 1905 года, уже в месяцы начинавшейся у нас первой смуты, накануне Ольгина дня. Обстоятельства и цели этого свидания были долго никому не известны, объяснялись простым обменом любезностей, и оно прошло тогда для большинства совсем незаметно. Только после войны и революции оно стало достоянием большой публики и вызвало злорадные толки.

Но, упоминая о «событии» во всех подробностях, вплоть до настроений и перечисления всех присутствующих и опубликование интимных писем кейзера и государя, почему-то совершенно не упоминают о великом князе Михаиле Александровиче, приглашенном государем нарочно на эти дни на яхту. Это приглашение последовало, несомненно, по желанию германского императора, желавшего присутствием великого князя – тогда объявленного будущим регентом за малолетством наследника – еще более упрочить и надолго предполагавшееся соглашение.

Я помню, что великому князю, всегда любившему море, но не любившему такие официальные поездки, это приглашение было совсем не по душе, и ему очень не хотелось уезжать из Гатчины, от именин своей сестры.

– Ну что, ваше высочество, – спросил я его, когда он вскоре оттуда вернулся, – насладились ли своим морем?

– Какое там, – отвечал с полушутливым раздражением Михаил Александрович, – не до моря было… Пришлось быть главным свидетелем при дипломатических переговорах. Так несносно!

– Какие же это были переговоры и чем хорошим для нас кончились? – спросил я его.

– Никому не могу ничего сказать, даже и вам… связан самой глубочайшей и наисекретнейшей дипломатической тайной… – еще шутливее, но и раздраженнее отвечал он.

Так как все было задумано и проведено лично германским императором без ведома и обычного вмешательства наших дипломатов, то дипломаты не только обиделись, но и возмутились. Возмутились и другие влиятельные и «ответственные за политику» люди, и, как известно, уже состоявшееся и подписанное с обеих сторон соглашение было потребовано государем обратно «ввиду выяснившейся невозможности выполнить один из его главнейших пунктов.