Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

Генерал Алексеев и Ставка были еще в то время не бессильны, а при их желании и содействии что могли сделать те 3–4 делегата, приехавших «заботливо охранять императорский поезд от возможных случайностей»!

Были поэтому, конечно, и другие возможности, более или менее легкие для исполнения при тогдашнем всеобщем замешательстве и еще не совсем исчезнувшем значении даже отрекшегося императора; но не было у государя лишь одной, самой для него главной и необходимой: вырвать одновременно из цепких рук Временного правительства императрицу и больных детей, находившихся в Царском Селе уже в качестве заложников.

Сколько раз в те дни, да и потом, я проклинал в цепи несчастных обстоятельств обстоятельство, заставившее государя отклонить самоотверженное, ввиду болезни детей, намерение императрицы выехать нам навстречу, чтобы соединиться с нами где-нибудь в пути, при нашем тогдашнем отъезде 28 февраля из Могилева. Чуткое сердце любящей женщины и русской императрицы подсказывало ей тогда самое верное и, как оказалось, самое необходимое решение. Ведь находись императрица в дни Пскова, в качестве опоры, около государя, отречения от престола, конечно, не было бы, как не было бы и всего того, что за этим отречением последовало…

Только в середине июля 1926 года, прочитав брошюру генерала Тихменева, я узнал более точно, при каких обстоятельствах последовало распоряжение из Петрограда об аресте государя.

Вот что Н. М. Тихменев рассказывает⁶⁴:

«Вечером 7 марта, на четвертый день пребывания в Ставке государя, вошел ко мне в кабинет генерал К. (Кислянов). Толстый, грузный, жирный, рыжий, с широким бледным лицом, молодой, способный и талантливый, но весьма шаткий человек, он занимал в Ставке должность высшего представителя министерства путей сообщения, имея свое начальство в Петрограде, в лице министра, тогда инженера Бубликова. По взволнованному и недоумевающему лицу К. я увидел, что случилось что-то особенное.

– Я пришел к вам по-дружески, за советом, – сказал он мне. – Вот я только что получил шифрованную телеграмму от Бубликова с известием, что завтра утром приедут в Могилев 4 члена Государственной Думы, для того чтобы арестовать государя и отвезти его в Петроград.

Мне воспрещается осведомлять кого-либо об этом и приказано приготовить секретно поезда и паровозы. Так вот, я и не знаю, что делать.

– Видите ли, – ответил я ему, – если вы должны были держать все это в секрете и никому не говорить, а пришли ко мне за советом, то вот мой совет: немедленно поезжайте к Алексееву.

– Да как же, ведь телеграмма секретная?

– Да понимаете вы сами, что надо предупредить. Ну, скажите Алексееву, что телеграмма секретная, а он уж сумеет с этим секретом распорядиться.

К. уехал. Позже я узнал, что, когда он в разговоре с Алексеевым стал напирать на секретность, тот его оборвал, сказав, что «сам знает, что делать».

Но, к сожалению, генерал Алексеев поступил лишь так, как у меня изложено выше. Все же хочется верить, что, быть может у него, презиравшего солдатским сердцем низость Временного правительства, мелькали не раз в ту ночь мысли о возможности избавления от тюрьмы своего бессильного императора, и только убеждение, что при тогдашних обстоятельствах государю была дороже семья, чем свобода, заставило его отнестись к полученному в секрете от него распоряжению с таким бездействием и наружным равнодушием…

В тот же день 8 марта, почти в те же часы, когда государь прощался в Ставке с чинами штаба, объявили в Царском Селе императрице о ее аресте.

Привез это удивительное «распоряжение» Временного правительства в Александровский дворец командовавший тогда войсками Петербургского округа генерал Корнилов.

Впоследствии, со слов графа Бенкендорфа[16], мне стали известны подробности этого тяжелого события.

Корнилов появился у них во дворце около 10 часов утра (8 марта. – О. Б.).

Сначала он предупредил об аресте государыни графа Бенкендорфа, а затем направился вместе с ним к самой императрице, которой и прочел громким голосом, в присутствии лишь Бенкендорфа и графа Апраксина, «постановление», столь достойное новой власти⁶⁶

.

Таким образом, напечатанный рассказ «очевидца» – одного из офицеров сводного полка – о том, что объявление об аресте произошло якобы в поздние, почти ночные часы в присутствии многочисленных свидетелей, как и некоторые подробности этого события, как будто не соответствовали действительности.

По словам графа Бенкендорфа, как во время разговора с ним, так и во время беседы с государыней Корнилов держал себя вполне корректно.

Он настойчиво уверял их обоих – видимо, будучи в том и сам убежден, – что этот арест является ничем иным, как только предупредительной мерой, необходимой якобы для безопасности царской семьи, а также и для того, чтобы дать удовлетворение крайним революционерам и тем помешать им прибегнуть к насильственным действиям!!!

Он уверил также, что продолжительность ареста зависит исключительно от состояния здоровья царских детей и что английский крейсер уже ожидает их в Мурманске, чтобы отвезти всю семью в Англию.