Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

О том, что меня действительно предполагали арестовать в Петрограде, говорил впоследствии моему товарищу по академии генералу Барсукову и великий князь Сергей Михайлович, также остававшийся в Ставке.

Он выражал поэтому сначала даже неудовольствие, что генерал Барсуков сделал «неосторожную» попытку приютить меня временно, в первые дни, в своем артиллерийском штабе. Потом великий князь понял мое положение, хотя я и не говорил ему об обстоятельствах, его вызвавших.

* * *

В это же время распространился слух, что какие-то представители Временного правительства прибыли в Могилев, чтобы сопровождать поезд государя и якобы «оберегать его путь» от всяких «случайностей»…

Хотя и немного смущенно, они все же начали разыгрывать роль какого-то начальства, приказали прицепить свой вагон к императорскому поезду и не позволили офицеру конвоя сопровождать поезд.

Графу Граббе с большим трудом удалось «устроить» туда лишь трех ординарцев урядников, да и то без оружия.

О состоявшемся уже постановлении о лишении свободы государя⁶¹ мы не знали, а я даже в те минуты и не догадывался.

Наоборот, как сейчас помню, ко мне подошел один из молодых чинов штаба, собравшихся тогда на проводы, и, вынимая из синей папки телеграмму, прочитал ее мне, как казалось, с полным удовлетворением, хотя и добавил при этом: «К чему тогда эти депеши?»

Это была старая телеграмма князя Львова, кажется, полученная в Ставке еще раньше в ответ, вероятно, на запрос генерала Алексеева и в которой было сказано: «Временное правительство постановило разрешить бывшему императору беспрепятственный проезд до Царского Села для пребывания там и для дальнейшего следования на Мурманск».

Помню, что эта телеграмма меня все же очень успокоила, как и иностранных военных агентов, намеревавшихся ранее провожать поезд до границы.

Помню и то, что князь Долгоруков как гофмаршал намеревался возбудить вопрос о приглашении прибывших депутатов к высочайшему обеду в поезде, как это бывало обычно и ранее по отношению к начальникам дорог, сопровождавших императорский поезд; мы ему это категорически отсоветовали – это было бы действительно более чем наивно.

Я видел их лишь издали, этих трех или четырех «делегатов», стоявших на рельсах, среди вагонов, о чем-то оживленно совещавшихся. Их невзрачные фигуры во мне, никогда ранее не обращавшего никакого внимания на внешность, на этот раз вызвали какое-то гадливое отвращение. С гадливым чувством я думаю о них и теперь.

Как оказалось потом, они рассматривали список сопровождавших и запретили прямодушному и преданному государю адмиралу К. Д. Нилову следовать в поезде.

В те недостойные, безумные дни даже среди думающих людей Ставки преобладало глупое до наивности мнение, что пребывание около государя графа Фредерикса, генерала Воейкова и адмирала Нилова может вызвать лишнее возбуждение толпы.

О том, что государя постановлено было лишить свободы, не обмолвился ни одним словом и генерал Алексеев, пришедший проводить государя и ожидавший Его Величество в коридоре его вагона и, вероятно, об этом уже знавший.

О таком, не имеющем названия постановлении, покрывшем навсегда позором лиц, его подписавших, я узнал лишь случайно из газеты, на второй, кажется, день по его опубликовании.

Около 4–5 часов вечера государь, простясь со своей матушкой, покинул ее вагон и направился в свой поезд, стоявший на соседнем пути. Собравшиеся на проводы отдавали честь и обнажали головы…

Находившийся на пути следования государя бедный адмирал Нилов низко-низко наклонился и на виду у всех поцеловал долгим поцелуем руку государя.

Его Величество не спеша вошел в вагон, показался у окна, и поезд стал медленно отходить от Могилева.

– Вот до чего мы дожили, – вырвалось у меня с горечью в обращении к генералу Алексееву, стоявшему недалеко от меня.

– Это все равно должно было бы быть, – после краткого раздумья, но уверенно возразил он мне, – если не теперь, то случилось бы потом, не позднее, чем через два года!

Что этим он хотел сказать? Почему упомянул даже о сроке? Были ли его слова лишь жалким наивным самооправданием или в них слышалось его страшное мнение о людях моей Родины?

Я глядел на собравшуюся кругом поезда, еще с утра, громадную толпу людей, сосредоточенно-молчаливую, почтительную, в большинстве грустную, подавленную… Почти весь Могилев собрался на эти печальные до отчаяния проводы.

Я видел слезы у многих. У этих мне теперь хотелось спрашивать ответа. Я чувствовал, что не одно любопытство привело их сюда.

Они пришли провожать не низложенного врага монарха, а покидавшего их своего природного, чтимого царя.

Этот русский народ не понимал всего совершившегося и не поймет никогда; он всегда думал иначе, чем его думские представители и «русские» генералы…

Он думал: «Нет, так не должно было бы быть, ни теперь, ни потом… Это все лишь господа наделали, потому что царь нашу руку держал…»

«Пусть будет Бог им судья!»

* * *

Утром на следующий день, 9 марта, около 11 часов императорский поезд, следуя через Оршу, Витебск и Гатчину, прибыл в Царское Село.