Из смерти в жизнь

Зарождалось в нем и нечто большее. Поскольку все его малые члены, даже самые слабые и увечные, были личностями, он, допустивший их деградацию, видел, что не просто повредил собственной плоти, не просто притупил собственный разум — он согрешил. И это признание своего греха стало для духа человеческого новым, ужасным и поучительным опытом. Он открыл, что неким, еще неясным ему образом, несет обязательство почитать и лелеять жизнь отдельных душ любого порядка. Со стыдом и раскаянием он признавался себе:

— Даже будь рабство и империя настоящим путем к моему возвышению, я должен был бы отвергнуть их. Принимая их, я грешил против чего-то, лежащего в самой глубине меня — и это не только мое суть моего я, но и нечто много большее, чем я.

В душевных терзаниях он воскликнул:

— Я, дух человеческий, согрешил против Духа!

И с этим, невольно вырвавшимся у него криком, он впервые постиг, что он, дух человеческий, не закон в себе, не верховный полномочный судья собственных поступков, не мера всех вещей. Но какая сила, какое божество могло бы властвовать над ним?

Оглядываясь на это ужасающее открытие, вспоминая вопрос без ответа, он, спустя тысячу лет, хорошо помнил, как после того полупросветления озирал Землю глазами египтян, вавилонян, индусов и далеких китайцев, и отрезанных от мира, диких еще американцев.

Разбросанные по миру глаза людей открыли ему дневную и ночную половину планеты. Он ничего не знал о природе солнца и звезд, но знал, что ничего не знает. Он не ведал ни того, что они — всего лишь огненные шары, ни как они огромны, ни об окружавшем их непостижимом пространстве. Но в порыве страстного раскаяния ему представилась, что соседние полузатемненные шары — живые, подобно самому духу, только больше, и что их свечение — блеск гневных глаз.

Оглядываясь на те дни через пролив столетий, дух человеческий снова ощущал горький вкус вины за ребяческий грех и вновь видел гневные очи небес.

Хотя он, несомненно, искупил свой грех — ведь поколение за поколением он жил и страдал в угнетенных, разделяя все их горести — и разве его не мучила жалость?

В своем детском раскаянии он задумался, чем мог бы загладить свое прегрешение, как свергнуть допущенную им тиранию и тем исцелить плоть, очистить заблудшую волю?

Наконец, в невинной надежде, он решился на двойной план. Усилив собственную волю серьезными размышлениями, с новым вниманием и почтением к ищущим душам святых, он будет более, чем когда-либо, проявлять свое присутствие в душах всех мужчин и женщин. В то же время он станет выбирать те свои члены, которые более других сознают его, чтобы превращать их в сосуды света. Этим предстояло стать орудиями его чистой цели. Они будут влиять на всех, смиренных и могущественных, как исходная клетка управляет ростом ткани. Они подействуют на людские умы так, что все отныне с радостью отдадутся великой цели и будут служить ей вместе с духом. И тогда тирания уйдет, раковые опухоли, поразившие его плоть, растают, и тело его исцелится.

Он доблестно исполнил свой план. С удвоенной силой, порожденной новой страстью, он пробуждал умы людей во всех странах, так что они возжаждали, пусть пока еще смутно — новой жизни. В то же время он избирал себе пророков — много малых и несколько великих — чтобы те постигали и проповедовали истину. Так вышло, что на протяжении нескольких столетий избранным являлись возвышенные видения, покорявшие людей до недавнего времени.

Вспоминая свои юношеские надежды после веков разочарований, дух человеческий с улыбкой вздыхал. Как легко он поверил, что врага можно победить, беса — изгнать!

Впрочем, то была отважная попытка. Страна за страной, пророк за пророком — и все они проповедовали различные аспекты истины. И сердца людей загорались. Каждый пророк говорил на языке своего народа и приспосабливал идеи к понятиям своего века. Так что, даже в их умах, угаданная истина была пронизана ошибками. Принимая старых богов и старые табу, они стремились очистить все это светом пламени, зажженного в них духом человеческим. Но, будучи созданиями своего века, они не могли бросить в огонь старых кумиров.