Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Как вы смотрите на поездку в Версаль? Или останемся в Париже?

— Мне все равно… — Или: — Пожалуй.

Всегда одни и те же ничего не выражающие слова. И вместе с тем пять минут спустя она уже смеялась, веселилась от всей души, щеки ее розовели, она сжимала руку Флавьера, он чувствовал рядом с собой ее переполненное жизнью тело. Иногда он набирался храбрости шепнуть ей на ухо:

— Вы очаровательны!

— Правда? — спрашивала она, поднимая глаза.

Тут его сердце болезненно сжималось, как и всегда, когда он смотрел в эти голубые глаза, столь прозрачные, что невольно думалось, что солнечный свет должен быть для них невыносим. Мадлен быстро утомлялась и постоянно была голодна. В четыре часа ей непременно нужен был полдник: чай с вареньем, бриоши. Флавьер не любил заходить с ней в кондитерские, поэтому старался как можно чаще вывозить ее за город. Лакомясь печеньем или эклерами, он испытывал чувство вины — хотя бы перед продавщицами, чьи мужья или возлюбленные в это время наверняка сидели в окопах где-то между Северным морем и Вогезами. Но он понимал, что Мадлен просто необходимо часто подкрепляться, чтобы иметь силы противостоять этой пустоте, этому небытию, этому мраку, погрузиться в который она могла в любую минуту.

— Вы заставляете меня вспоминать Вергилия, — как-то признался он ей.

— Почему же?

— Помните, когда Эней нисходит в царство Плутона? Он истекает кровью, и тени мертвых слетаются на ее запах; они кормятся его соками; на какое-то время они обретают подобие плоти и говорят, говорят без умолку — они так тоскуют по миру живых!

— Пусть так, но я не вижу…

Он подвинул поближе к ней блюдце с рогаликами.

— Берите… Съешьте все… Мне кажется, что вам тоже недостает плоти, реальности. Ешьте!.. Бедная маленькая Эвридика!

Она улыбнулась — в уголке губ у нее осталась крошка.

— Вы пугаете меня всей этой мифологией! — сказала она. И после длинной паузы, поставив чашку на стол, добавила: — Эвридика… Какое красивое имя!.. А ведь вы и вправду вырвали меня из ада…

Вместо того чтобы вспомнить Сену, ее топкие берега, он почему-то подумал о жилищах, вырубленных в скалах близ Луары, где единственным звуком, нарушавшим тишину, был стук медленно падающих капель, и положил ладонь на руку Мадлен.

Начиная с этого дня он стал в шутку звать ее Эвридикой. Назвать ее Мадлен он бы не осмелился. Из-за Жевиня. И потом, Мадлен — это замужняя женщина, чужая жена. Эвридика же, напротив, принадлежит ему целиком: он держал ее в объятиях — по ее телу струилась вода, глаза были закрыты, во впадинах щек залегли смертные тени. Он смешон? Пускай. Он живет в непрестанной тревоге, в сумятице мучительных чувств? Возможно. Зато до сих пор он никогда еще не ощущал в самой глубине своего существа такого ни с чем не сравнимого покоя, такой безмерной радости, в которой тонули его прежние страхи и терзания: он так давно ждал, сам того не ведая, эту женщину, эту мятущуюся молодую душу! Еще с тринадцати лет. С того самого времени, когда его неудержимо тянуло в чрево земли, в сумеречную страну духов и фей…

Зазвонил телефон. Он нетерпеливо рванул трубку: знал, кто это.

— Алло, это вы?.. Свободны?.. Мне повезло… Да, работы хватает, но ничего срочного… Вам это доставит удовольствие?.. В самом деле? Тогда решено. Мне лишь бы успеть вернуться до пяти часов… Но послушайте, ей-Богу! Решайте сами… вы очень любезны, но ставите меня в затруднительное положение… Может быть, в музей? Это, конечно, не так оригинально, но… Как вы смотрите на небольшую прогулку по Лувру? Ну, не все же оттуда вывезли. Осталось не так уж мало. Тем паче стоит поторопиться… Вот и прекрасно. Спасибо… До встречи.

Он бережно положил трубку на рычаг, как будто последний отзвук любимого голоса еще бежал по проводам. Что принесет ему этот день? Наверняка не больше, чем предыдущие. Положение безвыходное. Мадлен никогда не излечится от своей странной болезни. К чему тешить себя иллюзиями? Быть может, мысли о самоубийстве и реже навещают ее с тех пор как он взялся ее опекать, но в глубине души она по-прежнему одержима. Что сказать Жевиню? А не выложить ли ему все как есть? Флавьер ощущал себя внутри замкнутого круга. Одни и те же мысли, идущие бесконечной чередой, вынудили его уверовать в то, что мозг его закоснел, что он неспособен даже на ничтожное умственное усилие.