Из записной книжки отставного приказчика Касьяна Яманова

Я машинально протянул к шляпе руку, но вдруг судорожно отдернул ее: на дне шляпы стояла надпись: «фабрика Ф. Циммермана, в С.-Петербурге».

— Не надо шляпы, я надену меховую шапку, что делал мне мастер Лоскутов! — сказал я и, шатаясь, вышел на улицу.

Француз последовал за мной. Мы вышли на Гороховую, и, о ужас, перед глазами моими замелькали вывески разных Шульцев, Миллеров, Мейеров, Марксов. Я зажмурился и храбро шел вперед, но вдруг наткнулся на кого-то.

— О, швейн! — раздалось над моим ухом.

Я плюнул и открыл глаза. Передо мной стоял красноносый немец с виолончелей в руках, прикрытым зеленым сукном, а над самой головой немца виднелась прибитая к подъезду вывеска: Аптека Гаммермана.

— Зайдем пивцом побаловаться? — предложил француз. — Вот очень хорошая немецкая портерная!

Меня взорвало.

— Молчать! — крикнул я и побежал далее.

Француз бежал сзади меня и говорил:

— Ну, так зайдем в Толмазов переулок в «Коммерческую гостиницу». Гостиница эта совсем русская и ее содержатель настоящий русак.

Я согласился. Через десять минут мы сидели в гостинице за чаем и, потребовав афиши, начали просматривать их, так как вечером я желал побывать в театре, чтобы развеяться, но на афишах то и дело мелькали немецкие фамилии.

«Театр Берга», гласила афиша, и я плюнул, но, наконец, уже и плевать перестал; афиши подряд гласили: «Русское Купеческое Общество для Взаимного Вспоможения… оркестр под управлением Германа Рейнбольда»… «Русское Купеческое Собрание… оркестр Вухерпфеннига» и т. д.

— Довольно, — сказал я и, отложив афишу в сторону, с грустью принялся пить чай.

Француз угадал мою грусть.

— Сегодня день субботний, а потому в театрах играют только немецкое или французское, — проговорил он, — а мы лучше как-нибудь отправимся в русский театр и посмотрим оперетку Зуппе «Прекрасная Галатея». Говорят, что в этой оперетке очень хороша г-жа Кронеберг.

— Мутон, ты издеваешься надо мной! — заорал я во все горло, кинул двугривенный за чай и бросился вон из трактира.

— Она русская, русская! и только носит немецкую фамилию! — кричал он, еле поспевая за мной, но я не слушал его, выбежал на Большую Садовую и очнулся только у Публичной Библиотеки, где мальчишка газетчик совал мне под нос номера газет.

— Есть «Петербургская Газета»? — спросил я.

— Отдельная продажа запрещена!. - проговорил мальчишка, — а вот ежели хотите немецкую газету, так эта дозволена.

Вместо ответа я сорвал с него шапку и бросил ее в грязь. Тот заревел. Ко мне подошел городовой и проговорил:

— Так, господин, нельзя обращаться на улице. За это и в участок можно.

Я бессмысленно посмотрел на городового и стал переходить улицу к Гостиному Двору.

— Должно быть, немец, не понимает по-русски! — пробормотал городовой и этим словом до того меня обидел, что мне легче бы было просидеть сутки в полицейском участке.

Мы шли по Суконной линии Гостиного Двора. Француз шагал около меня.

— Генеральша просила купить ей календарь, — сказал он. — Зайдем в книжный магазин.

Мы зашли к Вольфу и спросили русский календарь.

— Чей прикажете? Желаете издание Гоппе? — отнесся к нам приказчик.

Я заткнул себе уши и уже не знаю, какой календарь приобрел француз.

— Зайдем в Пассаж? — предложил он мне. — Там девочки хорошенькие прогуливаются, эдакая фам пикант. Так уж там наверное развеешься.

Я согласился, но лишь только прошел по Пассажу несколько шагов, как ко мне подошла какая-то нарядно одетая девушка, скосила глаза и произнесла:

— Каспадин, угостить путылка пива!

— И даже эта-то немка! — почти взвизгнул я, опрометью бросился на улицу, вскочил на извозчика и поехал домой.

Француз летел за мной по следам на другом извозчике.

У ворот нашего дома мы остановились и вошли на двор. На дворе кричал татарин, продавая халаты. Увидев его, я встрепенулся.

— Друг! — крикнул я, — хоть ты и свиное ухо, хоть и ненавистен нашему брату русскому с давних пор, но все-таки ты мне милее немца!

И с этими словами я бросился татарину на грудь и зарыдал от умиления.

10 ноября

На днях познакомился я через Флюгаркина в Палкином трактире еще с одним сочинителем, по имени Практикановым. Практиканов, как он сам мне объяснил, происходит из семинаристов и на своем веку прошел огонь, и воды, и медные трубы. После третьей «двухспальной» рюмки водки он произнес:

— Видел я, батенька, и сладкое, и горькое, ощущал на телесах моих и розы, и тернии, служил учителем и был околоточным, разъезжал в колясках с разными французскими полудевицами и доходил до такой крайности, что принужден был изображать в ярмарочном балагане дикого человека и есть живых мышей и лягушек, а теперь пишу передовые статьи для наших газет.

— Где же вы пишете? — полюбопытствовал я.