Из жизни кукол

– Чуть больше пяти лет назад, – заметила Эмилия. – Я проверила звук, проанализировала частоту электросетей. В прошлом году у нас было семьдесят два случая, из которых двадцать девять связаны с анализом речи. В этом насчитаем еще больше.

– А как происходит анализ, чисто практически? – спросил Лассе.

– В электросети поддерживается напряжение тока в пятьдесят герц, оно создает тихий, но слышимый гул. Но частота в пятьдесят герц не вполне постоянна. В зависимости от нагрузки на сеть она варьируется в пределах нескольких тысячных герца. Эти колебания со временем создают уникальный рисунок, и если его зарегистрировать, то можно получить некоторую базу данных и благодаря ей установить, когда был записан звук.

– И для чего нужна эта информация? – Себастьян достал телефон – видимо, решила Эмилия, чтобы записывать ее объяснения.

– Мы можем вычленить этот гул и сравнить его с теми, что есть в базе данных. Так мы определим время записи и даже поймем, была ли запись подделана или, например, смонтирована из фрагментов других записей.

– В тех трех роликах звучит мужской голос. – Миккельсен серьезно взглянул на нее. – Он совпадает с голосом владельца компьютера?

У Эмилии имелось для сравнения около двадцати записей с образцами голоса, с допросов, которые годами вел скончавшийся недавно полицейский.

– Да. Стопроцентное совпадение. Один и тот же человек.

Голос все еще звучал у нее в голове.

– И это бывший шеф угрозыска Юнсон?

– Как я и говорила: стопроцентное совпадение.

Агрессивный, громкий голос у нее в голове.

А ну встань, засра…

Голос отца Кевина. Известный полицейский, начальство.

Сколько же грязи.

Это как избавиться от части себя

Росендальсвэген

Стокгольм покоится на горной породе, которой шестьсот миллионов лет и которая исполосована трещинными долинами. Они словно морщины на лице, постаревшем от жизни столь безжалостной, что она сокрушила даже гранит.

Между островами Сёдермальм и Юргорден образовался заполненный слезами грабен; кручи Сёдера дышат полной грудью, а берег Юргодена задыхается, едва поднимаясь над водой.

Время шло к полуночи. Кевин сидел у окна спальни в Верином доме, построенном на сломе столетий, и смотрел на расстилающийся под ним Юргордсбруннсвикен.

Вода посерела под лунным светом.

Человек как таковой состоит только из памяти, подумал Кевин и отпустил йойо.

Если с человека содрать кожу, срезать с костей плоть и посмотреть на него, очищенного от веры, надежд и иллюзий, то не останется ничего, кроме памяти.

И никакой правды.

Доискиваться правды – это зачастую все равно что искать подтверждения своим предрассудкам. Можно легко ошибиться. К действительности надо относиться враждебно-критически.

Еще неделю назад его воспоминания были совершенно иными.

Все изменилось на Нюнесвэген, после звонка Себастьяна – тот рассказал о видео, обнаруженных на компьютере.

У Кевина хватило сил только на один ролик. Всего-то минута семнадцать секунд.

Папин голос, безликая комната и голая веснушчатая девочка лет одиннадцати-двенадцати.

Его первым желанием было поехать на Стуран и спалить дом. Потом поехать в Танто и сжечь садовый домик тоже.

Стереть остатки отца, которого не существовало.

Уничтожить свое прошлое и начать все сначала.

Вырвать с корнем воспоминания.

Но Кевин никуда не поехал и ничего не сжег.

Он поехал с Верой, в ее дом на Юргорден.

И вот, неделю спустя, Кевн все еще живет у нее.

Пережевывает отца.

Папа, папа.

Ни о чем другом он практически не говорил.

Как когда трогаешь языком сломанный зуб.

В детстве Кевин иногда представлял себе, как будет, если папа умрет. Каждый раз ему казалось, что это как потерять часть самого себя. Теперь он думал иначе.

Это как избавиться от части себя.

С какой же легкостью начинаешь ненавидеть, если тебя обманули с любовью.

Перед глазами у него стояла мать, в ушах звучали ее обвинения. Ей было всего тринадцать… Мокрощелка паршивая. Значит, не Веру она видела в сером тумане деменции.

Кевин так и не съездил к матери еще раз. Не позвонил брату, вообще не разговаривал ни с кем, кроме Веры. И договор на продажу дома он тоже не подписал, на телефоне было с двадцать пропущенных вызовов от маклера. И примерно столько же – от брата. Когда звонил Лассе, Кевин не брал трубку. И когда с ним желала поговорить эксперт Эмилия Свенссон, он тоже не отвечал.

Зажав в руке йойо, Кевин улегся на кровать в гостевой комнате Веры.

Вера рассказала про папин шрам. Большой шрам у него на животе, слева – отец показывал его более чем охотно, словно медаль за отвагу. А было самое обычное задержание, безо всякого геройства. Известный наркодилер, которого следовало выдворить с Гулльнарсплан, вытащил нож и пырнул отца в бок. Неглубоко, но все же пришлось зашивать. Теперь Кевин понимал: наверное, человек, переживший несколько инфарктов, находил некоторое утешение в том, чтобы показывать полученный в стычке шрам.

Воспоминания Кевина об отце растворились, как рисовая бумага в кислоте.

А ведь Кевин посмотрел всего один ролик.